— Катриона! Может быть, ты мало знаешь о любви такого рода. О прикосновениях и разделенной близости во мраке ночи. Но ты знаешь другую любовь — любовь к жизни, которую встречаешь с открытым сердцем.
Она поглядела на него, и пурпурный свет вечернего неба покрывал бледный овал ее лица мерцающим серебром.
— Танвир! Это безумие — надеяться, что мы можем отдать друг другу наши сердца?
— Нет, это наше спасение от сумасшествия. Это настоящее. Безумие — все прочее.
Так было и сейчас. Он все еще пылал, думая о ней.
— Кэт! — Уимбурнский Томас чувствовал себя опустошенным и невыразительным, как серый дневной свет, падающий на деревянную поверхность двери ее спальни, прочную и в то же время лишенную всяких прикрас, как и его вопрос. — Неужели меня так легко забыть?
Катриона оказала ему честь, дав ответ прямой, но очень тихий, потому что крепкая дверь едва позволяла слышать:
— Нет.
Слава богу.
— Я никогда тебя не забывал. Никогда. Каждый день ты в моих мыслях — первое, о чем я думаю, когда просыпаюсь утром, и каждую ночь, когда засыпаю.
Она вздохнула так глубоко, что он услышал.
— Похоже, вы все-таки кое-что забыли. Похоже, вы забыли, что бросили меня. — Ее голос мало-помалу набирал силу, как будто она готовилась выполнить неприятную, но неотложную задачу. — Вы сказали, что любите меня, — но, может быть, это просто померещилось. Если бы вы меня любили, то дождались бы. И если вы не были искренны тогда, значит, лукавите и сейчас. Вы говорите это лишь для того, чтобы добраться до меня и заставить вернуться. Облегчить себе задачу.
Это было слишком. Слишком много разных обвинений, чтобы отвечать.
— Я не бросил тебя в ту последнюю ночь. — В этом он мог быть уверен. Ночь, о которой она говорила — та последняя ночь, когда они были вместе, всего лишь через день после первого поцелуя возле гарнизонной стены, — запечатлелась в его мозгу как высеченная в мраморе. — Это ты ушла. Ушла и больше не вернулась.
— Я вернулась, Танвир… — Она умолкла, не решаясь произнести его имя, и он почувствовал тяжесть ее смущения и разочарования. — Пришла, но вас не было. Исчез ваш лагерь, что стоял вдоль пылающей реки, — все, до последней палатки и последней подушки, до последней лошади. Все! Даже навоз успели убрать.
— Нет. — Он был уже на ногах, стуча кулаками в дверь. — Нет. Я пришел за тобой. Пришел. Я отправился за тобой следом. В тот самый миг, когда я позволил тебе покинуть мой шатер в ту проклятую ночь. Я уже знал — знал, что совершил ошибку, и бросился вслед. Я почти догнал тебя, когда ты помчалась в резиденцию. Я звал тебя. Пытался остановить.
— Нет. Я не видела вас там. — Ее голос был не менее решительным. — И у полковника Бальфура вас тоже не было.
— У Бальфура? — Он уже почти кричал. Наверное, его слышал весь дом. Но ему было все равно. — Но ты пошла в резиденцию. Я видел, как ты вбежала в эту чертову резиденцию. Все остальные: все слуги и даже люди из гарнизона, кто там находился, — все спешили выбежать на улицу, прочь из дома, но ты — ты забежала внутрь.
К тому времени как Томас добрался до места, огонь вырывался уже из окон верхнего этажа. Оранжевое свечение можно было наблюдать на другом конце города. Томас закрыл глаза, и перед ним вновь встал тот ночной кошмар. Этот сернистый запах отчаяния — он до сих пор чувствовал его.
— Бог мой! Дом превратился в ад. Разумеется, я был там, Кэт! Неужели ты всерьез думаешь, что я не пришел, чтобы тебе помочь? Чтобы тебя найти?
Ему не следовало отпускать ее в тот последний вечер, в последний раз, когда он ее видел. Ей нельзя было уходить. Он должен был следовать инстинкту и удержать ее. Должен был держать ее, защищать ее и любить, пока она не забудет и о резиденции, и о людях, которые там оставались. Должен был!
Но он не сделал этого. Поцеловал ее и отпустил, позволил выйти из шатра и наблюдал, пока она не скрылась из виду в ночной темноте.
Ее уход означал для него гнетущую пустоту, приправленную подозрениями и сомнением: сумеет ли она к нему вернуться? И Томас не мог дать отчета в собственных действиях — попытался успокоить внезапно возникшие дурные предчувствия тем, что созвал своих саис и приказал свернуть их лагерь у реки, с тем чтобы уйти как можно скорее. Он хотел, чтобы его люди ушли задолго до рассвета на север, в Пенджаб, через перевалы Гиндукуша. Танвир Сингх должен был покинуть Сахаранпур, не оставив ни малейшего следа.
Потому что собирался — так или иначе — взять Катриону с собой. А савару из Пенджаба не стоит медлить, если он хочет увезти в горы горячо любимую родственницу его превосходительства, резидента компании, лорда Саммерса. То есть если он желает, чтобы его голова и впредь находилась у него на плечах.
Впрочем, она была ему дороже головы. Он охотно принимал этот риск. За эту девушку он был готов заплатить любую цену. Значит, ему нужно исчезнуть. Им нужно исчезнуть вместе.
Однако он ведь был не просто купцом-лошадником из Пенджаба. Он был еще и шпионом. А как шпиону Танвиру Сингху брать с собой Катриону Роуэн, бледнокожую британскую девушку, в дорогу, через горы и пустыни, на поиски секретов? Что, если от лишений суровой кочевой жизни она огрубеет и утратит нежную сладость, столь удивительно сочетающуюся с твердостью характера? Что, если трудности, которые непременно выпадут на их долю, вытравят из нее любовь к нему как злые хлесткие ветры, что так пронзительно дуют в горах?
Нет. Эти глупые опасения можно было смело гнать прочь. Катриона не избалованная изнеженная девочка. Она примет его жизнь и его лошадей, полюбит его свободу так, будто для нее и создана. Создана для него. Он чувствовал, что это так, чувствовал всем нутром.
Возможно даже, что ему не нужно бежать с ней на рассвете. Возможно, сейчас, когда она выбрала его, сейчас, когда он в ней уверен, он снова может стать Томасом Джеллико, если захочет. Вернуть себе вторую половину своей жизни. Возможно, так и следует поступить. Составить план, подумать о будущем — другом будущем, в другой стране. Они могут отправиться куда угодно. Он может даже увезти ее обратно в Англию, в Даунпарк. Уберечь от злого ветра судьбы, обеспечив легкое и приятное существование. Он мог бы дать ей жизнь принцессы.
— Хазур, хазур! — пробудил Томаса от мечтаний шепот.
Мальчик-конюшенный из резиденции — мальчик-конюшенный, которого Томас исправно и щедро одаривал рупиями, чтобы держал Танвира Сингха в курсе приездов и отъездов мэмсахиб Роуэн, — и еще один слуга, который должен был прийти к нему из резиденции в ту ночь, стояли в углу его шатра, энергично жестикулируя и указывая на юг.
— Хазур, вы должны знать. Там ужасная беда! Все вверх дном.
Томас выскочил из шатра и взглянул туда, куда указывал рукой мальчишка, вдаль, к югу, в направлении гарнизона, где поднимался огромный столб дыма, клубящийся, как огромная печная труба, на фоне пурпурного вечернего неба. Где в ночной черноте огонь обрисовывал очертания далекого здания.
