— Не смей смеяться, — предупредила Аня шепотом, когда они зашагали по разложенным газетам. — И умоляю тебя, Диана, не смотри на меня, что бы она ни говорила, а то я не сумею сохранить серьезное выражение.
Газеты лежали в передней и в безупречно чистой гостиной. Аня и Диана осторожно присели на ближайшие стулья и объяснили цель своего визита. Миссис Уайт выслушала их вежливо, прервав только дважды: один раз, чтобы выгнать дерзкую муху, и второй, чтобы поднять малюсенькую травинку, которая упала на ковер с Аниного платья. Аня почувствовала, что ужасно виновата перед хозяйкой… Миссис Уайт подписалась на два доллара и сразу вручила им деньги. "Чтобы мы не приходили второй раз", — заметила Диана, когда они вышли из дома. Не успели еще девочки отвязать лошадь, как миссис Уайт собрала все газеты. А выезжая со двора, они увидели, как она, вооружившись шваброй, усердно подметает переднюю.
— Я не раз слышала, что миссис Теодора наиаккуратнейшая женщина в мире, и теперь охотно этому верю, — заметила Диана, давая волю смеху, как только они отъехали на безопасное расстояние.
— Я рада, что у нее нет детей, — сказала Аня серьезно. — Что это было бы за несчастье для ребенка — жить в таком доме!..
В доме Спенсеров миссис Изабелла испортила им настроение тем, что сказала что-нибудь злое почти о каждом обитателе Авонлеи. Мистер Томас Бултер категорически отказался дать что-либо, потому что, когда клуб строили — а было это лет двадцать назад, — не было учтено его, мистера Бултера, мнение относительно того, где именно этот клуб следует строить. Миссис Эстер Белл — судя по внешности, воплощение здоровья — полчаса расписывала им в подробностях, где у нее колет, режет и болит, а потом с грустью внесла пятьдесят центов, потому что ее, вероятно, уже не будет здесь будущей осенью — о да, она будет уже в могиле!..
Однако самый плохой прием ждал их у Саймона Флетчера. Въезжая во двор, они заметили два лица, выглянувшие из окна передней. Но хотя они стучали и терпеливо ждали, никто упорно не подходил к двери. Возмущенным и рассерженным девочкам ничего не оставалось, как уехать от этого негостеприимного дома. Даже Аня признала, что мужество начинает покидать ее.
Но потом дела пошли лучше. Следующими на их пути оказались несколько ферм Слоанов, где пожертвования были щедрыми, а прием любезным. С этого момента им сопутствовала удача, и лишь изредка они сталкивались с пренебрежительным к себе отношением. Последней остановкой на их пути был дом Роберта Диксона у моста через пруд, и хотя они были уже почти дома, им пришлось задержаться и выпить чаю, чтобы не задеть чувства миссис Диксон, которая имела репутацию "очень обидчивой". Они еще находились в доме Диксонов, когда туда заглянула старая миссис Уайт, жена Джеймса Уайта.
— Я только что от Лоренса, — объявила она. — В эту минуту он самый счастливый человек в Авонлее. А как же иначе? Жена подарила ему сына! А после семи дочерей — это событие, уверяю вас.
Аня навострила уши, а когда они отъехали от дома Диксонов, сказала:
— Едем прямо к Лоренсу Уайту!
— Но он живет на дороге в Уайт Сендс, и это нам совсем не по пути, — запротестовала Диана. — К нему должны заехать Гилберт и Фред.
— Они поедут собирать пожертвования только в следующую субботу, а тогда будет слишком поздно, — сказала Аня твердо. — Вся прелесть новизны уже пропадет. Лоренс Уайт ужасный скряга, но сейчас он пожертвует на что угодно. Мы не можем упустить такой чудесный случай.
Результаты даже превзошли Анины ожидания. Мистер Уайт встретил их во дворе, сияя словно майское солнце. Когда Аня попросила его о пожертвовании, он согласился с энтузиазмом.
— Конечно, конечно. Запишите: даю на доллар больше самого щедрого человека, какого вы встретили сегодня.
— Это значит пять долларов… Мистер Дэниел Блэр внес четыре, — сказала Аня чуть ли не с испугом. Но Лоренс не отступил.
— Пять — значит пять… Вот вам деньги сразу… А теперь позвольте пригласить вас в дом. Там есть кое-что, на что стоит поглядеть… кое-что, что пока видели лишь очень немногие… Зайдите и скажите ваше мнение…
— Что мы скажем, если ребенок неприятный? — шепнула Диана с опаской, когда они последовали в дом за возбужденным Лоренсом.
— О, всегда найдется что-нибудь доброе, что можно сказать о младенце, — заверила Аня.
К счастью, ребенок оказался очень милым, и мистер Уайт почувствовал, что стоило дать пять долларов, чтобы услышать от девочек слова искреннего восхищения пухлым маленьким новым человеком. Это был единственный, первый и последний, случай, когда Лоренс Уайт на что-то жертвовал деньги.
Аня, хоть и очень усталая, предприняла в тот вечер еще одно усилие ради общего блага: сбегала через поле к мистеру Харрисону, чтобы попросить и его внести вклад в покраску клуба. Он жил на дороге в Кармоди, но Джейн и Герти, которые знали о нем только по ходившим по деревне рассказам, умоляли Аню заменить их.
Мистер Харрисон, как обычно, курил трубку, сидя на крыльце в обществе Джинджера. Он категорически отказался дать хоть цент, и все Анины ухищрения оказались напрасны.
— Но мне казалось, что вы одобряете наше начинание, мистер Харрисон, — сказала она жалобно.
— Одобряю, одобряю… но мое одобрение не заходит настолько далеко, чтобы затронуть мой карман.
"Еще несколько таких испытаний, как сегодняшнее, — и я стану не меньшей пессимисткой, чем мисс Элиза Эндрюс", — сказала Аня своему отражению в зеркале, ложась спать в своей белой комнатке в восточном мезонине.
Глава 7
Чувство долга
Тихим, ясным октябрьским вечером Аня сидела в кухне за столом, заваленным учебниками и тетрадями, но плотно исписанные мелким почерком листы, над которыми она склонилась, не имели никакой связи ни с ее учебой, ни с работой в школе.
Она откинулась на спинку стула и вздохнула.
— Что случилось? — спросил Гилберт, который появился в дверях кухни как раз вовремя, чтобы подслушать этот вздох.
Аня покраснела и спрятала то, что писала, под школьные тетради.
— Ничего особенно страшного… Я просто пыталась перенести на бумагу некоторые из своих мыслей, как это мне советовал профессор Гамильтон, но… никак не могу добиться, чтобы написанное меня удовлетворяло. Все мысли начинают казаться глупыми и вымученными, стоит только записать их черными чернилами на белой бумаге. Фантазии — как тени, их нельзя посадить в клетку, это своенравные и капризные создания. Но, быть может, когда-нибудь я узнаю их тайну, если не брошу своих попыток. Хотя, ты знаешь, у меня не так уж много свободного времени. Обычно, когда я кончаю проверять школьные упражнения и сочинения, мне уже не хочется писать самой.
— В школе дела у тебя идут замечательно. Все дети тебя любят, — сказал Гилберт, садясь на каменный порог кухни.
— Нет, не все. Энтони Пай не любит и, наверное, не полюбит меня. И что еще хуже, он меня не уважает… совсем не уважает. Он просто презирает меня, и должна тебе признаться, это ужасно меня печалит. Дело не в том, что он такой уж плохой, — он просто озорной, но не хуже многих других. Он редко меня не слушается, но, когда слушается, делает это с таким презрительным видом, как будто хочет сказать, что просто не стоит труда спорить по этому вопросу, а иначе он поспорил бы, — и это плохо влияет на остальных. Я уже испробовала все способы, чтобы снискать его расположение, но начинаю бояться, что мне это так и не удастся. А мне этого очень хотелось бы, потому что он сообразительный и симпатичный мальчуган, хоть и из Паев, и я могла бы полюбить его, если бы он мне это позволил.
