– А почему Кротов?
Лев Сергеевич вздохнул и умоляюще посмотрел на сына.
– Саня, Ангелина Михайловна и Вилен Викторович – наши соседи, мы с мамой много общаемся с ними. Давай уж не будем ничего скрывать. Дело в том, что Саня нам не родной. Его мама была…
– Мама умерла, когда я был совсем маленьким, – перебил его Александр. – И меня усыновили папа Лева и мама Люда.
От Сорокиных не укрылся быстрый взгляд, который бросил на сына Лев Сергеевич. Однако понять, что именно было в этом взгляде – упрек или понимание, – им не удалось.
– Мамина фамилия – Кротова. Вот и все объяснение.
– А почему вы ограничиваетесь частными коллекциями? – не отставала Ангелина.
– Видите ли, я пишу только портреты, а портреты всегда интереснее самим моделям и членам их семей, чем широкой общественности. Папа, давай все-таки угостим наших гостей чаем, я пирожные принес. Очень вкусные.
На этот раз намек был таким прозрачным, что не заметить его было бы верхом неприличия, и Сорокиным пришлось отступить. Александр увел отца в кухню готовить чай, и Сорокины остались в комнате одни.
– Черт, сорвалось! – с досадой прошептал Вилен Викторович.
– Да, жалко, мы были буквально в двух шагах, – согласилась Ангелина. – Но, возможно, не все еще потеряно. Надо напроситься к нему домой посмотреть работы, может быть, в другой обстановке и без отца он станет более разговорчивым.
– Надо попробовать. Жаль, что Люся на работе, в ее присутствии было бы проще вытянуть из них правду. Ты бы начала с ней беседы на всякие материнские темы, и ей было бы не отвертеться.
– Тише!
Ангелина Михайловна предостерегающим жестом подняла палец и прислушалась. Стоял по-летнему теплый день, дверь на балкон была распахнута настежь, и до них донеслись приглушенные голоса – Лев Сергеевич и Александр разговаривали на кухне, окно которой тоже было открыто.
– Ничего не разобрать, – тихо проговорила она. – Давай выйдем на балкон.
Вилен Викторович покорно встал с кресла, в котором так уютно и удобно было сидеть. С балкона действительно было слышно каждое слово, произнесенное в расположенной рядом кухне.
– Санька, ведь столько лет прошло. Я не вижу смысла…
– Пап, я не хочу. Просто не хочу. Понимаешь?
– Нет, не понимаю, – голос Льва Сергеевича стал сердитым. – Зачем делать из этого проблему? Сынок, прошло много лет, и теперь…
– Я не хочу об этом вспоминать. И не хочу вдаваться в подробности, тем более в разговоре с малознакомыми людьми. Усыновили – и усыновили, и хорошо. Никому не интересны эти детали с опекой и квартирой.
– Саня, это для тебя Сорокины малознакомые люди, а мы с мамой их очень хорошо знаем, мы встречаемся и общаемся каждый день, и нам неловко им все время врать. Мы вынуждены считаться с твоими причудами, но нам это иногда бывает в тягость. Не понимаю, почему нельзя объяснить людям, что ты на самом деле Кротов по паспорту, а Гусаровым ты вообще никогда не был, потому что мы тебя не усыновляли, а оформили опеку, чтобы сохранить для тебя квартиру. И видишь, мы не прогадали, оказались правы, ты эту квартиру продал и купил себе дом, в котором устроил мастерскую. Почему надо все это скрывать? Чего стыдиться? Ну что за блажь?
– Я не хочу, – твердо и медленно произнес Александр. – Я не хочу никаких разговоров ни о маме, ни об убийстве, ни о моих чувствах и переживаниях по этому поводу. Вы с мамой Людой – мои родители, вы меня вырастили вместе с Ленькой и Маринкой, вы меня кормили, одевали, воспитывали, дали мне возможность получить образование. Вы дали мне брата и сестру, семейное тепло и родительскую любовь, и у меня нет ни малейшего желания обсуждать с кем бы то ни было тот факт, что вы мне не родные. Пап, давай оставим эту тему, с тобой я ее тоже обсуждать не хочу. Смотри, в сахарнице песку – на донышке, а банка вообще пустая. У вас что, сахар закончился? Иди развлеки гостей, а я сбегаю в магазин.
– Да не надо, сынок, мы у Сорокиных займем, у них всегда все есть. Сейчас я скажу Ангелине – она принесет.
– Я смотрю, вы тут просто общежитие устроили, – насмешливо заметил Александр. – Может, у вас уже и бюджет общий? Вы с соседом женами еще не меняетесь?
– Санька! Ты все-таки с отцом разговариваешь, а не с этими твоими бандитами, ты думай, что говоришь!
При этих словах Вилен Викторович поморщился. Точно такую же мину он корчил, когда в супе ему попадался вареный лук. Все-таки когда в человеке нет интеллигентности, то и шутки у него грубые и скабрезные, а откуда этой интеллигентности взяться, если пишешь портреты одних отморозков и с ними же и общаешься? Но придется делать вид, что ничего этого супруги Сорокины не знают и принимают гусаровского приемыша за истинного представителя культурной элиты.
Уселись пить чай с пирожными. Ангелина Михайловна предприняла еще несколько попыток направить разговор в нужное русло, но безуспешно. Правда, напроситься в мастерскую к Александру «посмотреть работы» Сорокиным все-таки удалось.
– Только вы предварительно позвоните, – предупредил их Александр, – если у меня сеанс, то посторонние мне мешают, я никому не позволяю находиться в доме, кроме своей домработницы. Ну и модели, естественно. А если сеанса нет, то милости прошу в любое время, я покажу вам работы, которые делал не на заказ, а для собственного удовольствия.
Вернувшись к себе, Сорокины подвели итог состоявшегося знакомства. Теперь они официально знают, что Александр – не родной сын Гусаровых. Более того, они знают, что его настоящая фамилия – Кротов. И это уже плюс. А вот то, что он молчит об убийстве матери и вообще не говорит о ее смерти, – это минус. Потому что без обсуждения трагической смерти Ларисы Кротовой невозможно выйти на то, что так нужно Сорокиным и без чего не может обойтись Максим Крамарев.
Весь вечер Вилен Викторович ворчал, что придется теперь тащиться за город смотреть картины, которые просто по определению не могут представлять никакого интереса для тонкого ценителя искусства.
– Виленька, не будь таким снобом, – уговаривала мужа Ангелина Михайловна. – Посмотрим его работы, от нас не убудет. Зато мы, может быть, продвинемся в наших поисках. Да мы уже значительно продвинулись сегодня.
– Ну разве что… – вздыхал Сорокин. – Чем быстрее мы справимся, тем быстрее все это закончится. И никакой нувориш с политическими амбициями не сможет больше диктовать, что мне делать и как жить. Скорей бы уж.
* * *
Валентина поглубже вдохнула, втягивая ноздрями запах Гашина, и зажмурилась от наслаждения. Запах был горьковатым и немного терпким, напоминающим не то полынь, не то дым от хорошего табака. Его обнаженное плечо, как и все тело, было смуглым и гладким, и Валентине отчего-то пришло на ум сравнение с шоколадным яйцом, внутри которого спрятана детская игрушка. Внутри Славомира тоже прятался сюрприз, только пока непонятно было, приятный или не очень. Несмотря на физическую близость, Гашин оставался закрытым и почти незнакомым. Они встречаются ежедневно вот уже целую неделю, а Валентина так ничего и не знает о нем, кроме имени и профессии. Правда, теперь она еще знает, каков он в постели – хорош во всех отношениях: ласковый, внимательный, заботливый, правда, не особенно сильный, ее прежний любовник, директор института, был посильнее и более изобретателен, но разве это имеет значение? Значение сегодня имеет только то, что Славомир лежит рядом, обнимая ее одной рукой, и это означает, что она, Валентина Евтеева, отныне его женщина, она принадлежит ему, такому умному и красивому, такому необыкновенному, она любит его и имеет право находиться подле него. По сравнению с этим счастьем меркнут такие мелкие детали, как сексуальная слабость и отсутствие интереса к разнообразию.
