— Ты любишь другого? — наконец спросил он.
— Нет-нет, — торопливо отозвалась Энн. — Я никого так не люблю. Ты мне нравишься больше всех на свете, Джильберт. Я надеюсь, что мы останемся друзьями.
Джильберт горько усмехнулся:
— Друзьями! Нет, дружба меня не удовлетворит, Энн. Мне нужна твоя любовь — а ты говоришь, что этого я не дождусь никогда.
— Прости меня, Джильберт.
Больше Энн ничего не могла ему сказать. Куда подевались все мягкие и добросердечные слова, которыми она в воображении утешала отвергнутых поклонников?
Джильберт выпустил ее руки:
— Ты не виновата, Энн. Бывали минуты, когда мне казалось, что ты тоже меня любишь. Я просто себя обманывал — вот и все. Прощай, Энн…
Энн кое-как доплелась до своей комнаты, села в кресло у окна, откуда ей были видны сосны, и горько разрыдалась. Она потеряла что-то бесконечно дорогое — дружбу Джильберта. Ну почему, почему так случилось?
— Что с тобой, дорогая? — спросила Фил, заходя в полутемную комнату.
Энн не ответила. Сейчас ей вовсе не хотелось разговаривать с Фил.
— Уж не отказала ли ты Джильберту Блайту? Ну и дура же ты, Энн Ширли!
— Что глупого в том, что я отказала человеку, которого не люблю? — раздраженно спросила Энн.
— Ты просто не знаешь, что такое любовь. Придумала себе какое-то неземное чувство и воображаешь, что и в жизни так будет. Ну вот, ты все жаловалась, что я разговариваю несерьезно, — пожалуйста, сейчас я говорю серьезно. Даже удивляюсь, как это у меня получилось.
— Фил, — умоляюще попросила Энн, — пожалуйста, уйди и дай мне побыть одной. Вся моя жизнь рассыпалась. Мне надо ее как-то склеить.
— Без Джильберта? — уходя, спросила Фил. Жизнь, в которой нет Джильберта! У Энн тоскливо сжалось сердце. Как ей будет его не хватать! Но он сам во всем виноват — испортил их прекрасную дружбу. Теперь Энн придется научиться жить без него.
Глава девятнадцатая РОЗЫ ВЧЕРАШНЕГО ДНЯ
Энн с удовольствием провела две недели в Болингброке, хотя при каждой мысли о Джильберте ей становилось горько и неуютно. Но думать о нем было некогда. Маунт-холл, красивый старый дом, где жило семейство Гордонов, был вечно полон друзей Филиппы обоих полов. Энн не успевала опомниться от бесконечных танцев, пикников, прогулок на лошадях и катаний на лодках. Алек и Алонсо были непременными участниками всех этих мероприятий, и Энн не могла понять, есть ли у них какие-нибудь серьезные занятия — или их главным делом является погоня за неуловимой Фил? Оба они были приятные в обращении, красивые и видные молодые люди, но Энн категорически отказывалась выразить мнение о том, кто из них лучше.
— А я-то рассчитывала, что ты поможешь мне выбрать, за кого выходить замуж! — жаловалась Фил.
— Нет уж, решай сама. Когда речь идет о других, у тебя нет никаких сомнений, кто за кого должен выходить замуж, — съязвила Энн.
— Ну, это совсем другое дело.
Но самым приятным воспоминанием, которое осталось у Энн от посещения Болингброка, была поездка в тот район города, где она родилась. На захолустной улочке они отыскали маленький желтый домик, о котором она столько мечтала в детстве. Когда они с Фил вошли в калитку, Энн замерла, глядя на домик восхищенным взглядом.
— Почти таким я его себе и представляла, — прошептала она. — Правда, под окном нет жимолости, но у калитки действительно растет куст сирени… и на окнах муслиновые занавески. Я очень рада, что он по-прежнему покрашен в желтый цвет.
Тут дверь открылась и на крыльцо вышла высокая худая женщина.
— Да, Ширли жили здесь двадцать лет назад, — сообщила она. — Они снимали этот дом. Я их хорошо помню. Они оба умерли от лихорадки, почти в один день. Очень было их жалко! Остался маленький ребенок — такая тощенькая болезненная девочка. Ее приютил старый Томас с женой — хотя у них своих было семеро по лавкам. Наверное, она давно уже умерла.
— Я не умерла, — широко улыбнулась Энн. — Я и есть та самая девочка.
— Неужели? Как же ты выросла! — воскликнула хозяйка, словно удивляясь, что Энн не осталась младенцем. — А ведь и правда ты очень похожа на своего отца. Он тоже был рыжий. Но глаза и рот у тебя как у матери. Такая была славная женщина. Моя дочь училась у нее в классе и просто обожала ее. Супругов похоронили вместе, и попечители школы поставили за свой счет памятник. Может, зайдете в дом?
— Мне хочется весь его осмотреть. Можно? — спросила Энн.
— Господи, да пожалуйста! Особенно смотреть-то нечего. Я уже который год пристаю к мужу, чтоб он пристроил кухню, а ему все лень. Вот гостиная, а наверху две спальни. Походите посмотрите, а мне надо заняться малышом. Ты родилась в восточной комнате. Помню, твоя мать любила наблюдать, как встает солнце. Говорят, ты родилась на восходе солнца, и первое, что увидела, — это солнечный свет.
Энн поднялась по узенькой лестнице и с благоговением вошла в восточную комнату. Здесь ее мать мечтала о будущем ребенке; здесь оранжевый солнечный луч осветил их обеих в священный час рождения; здесь ее мать и умерла. Глаза Энн застилали слезы. Это было одно из тех драгоценных мгновений, которые люди бережно хранят в своей памяти всю жизнь.
— Подумать только — маме тогда было меньше лет, чем мне, — прошептала Энн.
Когда она спустилась по лестнице, внизу ее ждала хозяйка дома. Она протянула Энн маленький запыленный пакет, перевязанный выцветшей голубой ленточкой.
— Это связка старых писем, которые я нашла на чердаке, — сказала она. — Я в них не заглядывала, но верхнее адресовано «Мисс Берте Уиллис» — а это девичье имя твоей матери. Если хочешь, можешь их взять.
— Ой, спасибо, огромное спасибо! — воскликнула Энн, прижимая пакет к груди.
— Больше в доме ничего не оставалось, — продолжала хозяйка. — Всю мебель продали, чтобы расплатиться с врачом, а одежду твоей матери и все прочее забрала миссис Томас.
— У меня не было ни одной вещички, которая напоминала бы мне о маме, — со слезами на глазах сказала Энн. — Эти письма… я вам бесконечно за них благодарна.
— Ну и прекрасно. Господи, но глаза у тебя в точности как у матери. А отец твой был не такой уж красивый, но очень хороший человек. У нас тут говорили, что они ужасно любили друг друга. Бедняжки, недолго пришлось им пожить вместе, но, по крайней мере, они были счастливы — а это уже не так-то мало.
Энн хотелось скорее вернуться домой и прочитать драгоценные письма, но сначала она решила сходить на болингброкское кладбище, где были похоронены ее родители. Положив цветы на могилу, она поспешила в Маунт-холл, заперлась у себя в комнате и стала читать письма. Некоторые были написаны ее отцом, некоторые — матерью. Писем оказалось немного — около десятка, потому что Уолтер и Берта Ширли не так уж часто расставались. За прошедшие с тех пор двадцать лет странички пожелтели, чернила выцвели. В письмах не было чего-нибудь особенно мудрого — только слова, полные любви и веры. Берта Ширли обладала хорошим слогом и умением выразить свой прелестный внутренний облик словами, красота и аромат которых не увяли даже за двадцать лет. Самым драгоценным письмом для Энн явилось то, которое ее мать написала отцу уже после рождения дочери, когда он ненадолго куда-то уехал. В каждой строчке сквозила гордость молодой матери: какая у них красивая, умненькая, прелестная дочка!
