А что, если Бог забудет приказать солнцу встать утром? Эта мысль так напугала Джима, что он натянул плед на голову. Вернувшись домой на заре, Сьюзен нашла Джима спящим под пледом.
— Джим!
Джим потянулся и сел на диване, зевая. Ура, наступил мамин день рождения!
— Я тебя ждал-ждал, Сьюзен, сказать, чтоб ты меня разбудила… а ты все не шла.
— Я ходила к Уорренам. У них умерла тетя, и они попросили меня остаться на ночь и посидеть с покойной, — спокойно объяснила Сьюзен. — Стоит мне отвернуться, и ты выкидываешь Бог знает что. Ну-ка беги в постель! Я позову тебя, когда мама встанет.
— Сьюзен, а как убивают ножом акул?
— Откуда мне знать? Я сроду не убивала акул.
Когда Джим вошел в комнату Энн, мама расчесывала перед зеркалом свои длинные блестящие волосы. Какие у нее сделались глаза, когда она увидела ожерелье!
— Джим, это мне? Миленький мой!
— Теперь тебе не нужно будет ждать, пока в порт придет папин корабль с сокровищами, — с нарочитой небрежностью сказал Джим. А что это зеленое сверкает на столике? Кольцо… Папин подарок. Ну, что ж, но кольца есть у всех, даже у Сисси Флэгг, а вот жемчужное ожерелье…
— Какой замечательный деньрожденьский подарок! — воскликнула мама.
Глава восемнадцатая
Когда через несколько дней Джильберт и Энн собрались в гости в Шарлоттаун, Энн надела новое платье, отделанное серебряным шитьем, кольцо с изумрудом, подаренное Джильбертом, и ожерелье, которое подарил Джим.
— Ну, не красавица ли у меня жена? — с гордостью спросил папа. Джим думал про себя, что мама очень красивая, что ей идет это платье и что жемчуг просто замечательно смотрится на ее белой шее. Ему всегда нравилось, когда мама нарядно одевалась, но ему еще больше нравилось, когда она переодевалась в повседневную одежду. Все-таки в нарядном платье мама становилась немножко чужой…
После ужина Джим по поручению Сьюзен пошел в магазин, и там-то, пока он ждал своей очереди, опасаясь, что вдруг выйдет Сисси и начнет к нему приставать, его и постигло страшное разочарование.
Две девочки стояли перед застекленной витриной, где лежали ожерелья, браслеты и заколки.
— Какие хорошенькие эти жемчужные бусы, — сказала Эбби Рассел.
— Почти как настоящие, — кивнула Леона Риз.
И они ушли, не заметив, в какое смятение их слова повергли мальчика, сидевшего на бочонке с гвоздями. Джим долго не мог встать — у него словно отнялись ноги.
— Что с тобой, сынок? — спросил его Картер Флэгг. — Ты как в воду опущенный.
Джим посмотрел на хозяина магазина трагическими глазами. У него пересохло во рту.
— Скажите, мистер Флэгг… разве эти… эти ожерелья… не настоящие?
Мистер Флэгг засмеялся.
— Нет, Джим, боюсь, что за пятьдесят центов ты настоящий жемчуг не купишь. Нитка настоящего жемчуга стоит несколько сотен долларов. А эти я купил на распродаже — потому и продаю их так дешево. Обычно такие бусы стоят доллар. Осталась всего одна нитка — раскупили, как горячие пирожки.
Джим сполз с бочонка и вышел из магазина, совершенно забыв, за чем его посылала Сьюзен. Он шел домой, не разбирая дороги. Небо было темное, и чувствовалось, что того и гляди пойдет снег. Джиму очень хотелось, чтобы повалил снег и засыпал его с головой — и весь Глен тоже. На свете нет справедливости, вот и все.
Джим был убит. И не надо смеяться над его разочарованием. Джим был бесконечно унижен. Он подарил маме жемчужное ожерелье — то есть, он думал, что оно жемчужное — а оно оказалось фальшивым. Что она скажет, что почувствует, когда узнает правду? Джиму ни на минуту не пришло в голову утаить от Энн правду. Нельзя больше «обманывать» маму. Она должна узнать, что это фальшивый жемчуг. Бедная мамочка! Она так им гордилась… он же видел гордость в ее глазах, когда она его поцеловала и поблагодарила за подарок.
Джим незаметно проскользнул в дом сквозь боковую дверь и сразу пошел к себе в комнату, где Уолтер уже сладко спал. Но Джим не мог заснуть. Он все еще не спал, когда Энн пришла к ним в комнату посмотреть, не сбросили ли дети одеяла.
— Джим, милый, что ж это ты до сих пор не спишь? Ты не заболел?
— Нет, мамочка, но у меня очень болит здесь, — сказал Джим, положив руку на живот — в уверенности, что здесь у него находится сердце.
— Что случилось, малыш?
— Я… я… мамочка, мне надо тебе сказать… ты очень расстроишься, но я вовсе не хотел тебя обмануть… честное слово, не хотел.
— Ну, конечно, милый. Так в чем же дело? Говори, не бойся.
— Мамочка, этот жемчуг не настоящий… а я думал, что настоящий… честное слово, я думал, что настоящий.
Из глаз Джима потекли слезы. Он не мог говорить.
Может быть, Энн и хотелось улыбнуться, но она этого не сделала. В тот день Джефри набил на лбу шишку, Нэнни подвернула ногу, Ди простудилась и потеряла голос. Весь день Энн только и делала, что бинтовала, целовала и утешала. Но это было совсем другое дело. Здесь нужна была материнская мудрость.
— Джим, я и не знала, что ты думаешь, будто это настоящий жемчуг. Конечно, он не настоящий. То есть в одном смысле он не настоящий, а в другом настоящей не бывает. Для меня очень дорог этот подарок, потому что в нем была и любовь, и труд, и самопожертвование. Поэтому эта нитка мне дороже самых драгоценных жемчужин, добытых со дна моря, из которых делаются украшения для королев. Мой милый мальчик, я не променяю твое ожерелье на то, которое, как писали в газетах, один миллионер подарил своей невесте и которое стоило полмиллиона долларов. Вот что значит для меня твой подарок, мой родной. Ну, как, у тебя стало легче на душе?
Джим был в таком восторге, что даже стеснялся этого. Он считал, что только маленьким разрешается приходить в такой восторг.
— Да, — сдержанно сказал он, — жизнь стала выносима.
Его глаза опять сияли. Все хорошо. Мама его обнимает… маме нравится его ожерелье… а остальное неважно. Когда-нибудь он подарит ей ожерелье, которое будет стоить целый миллион, а не какие-то полмиллиона. А пока что… как хочется спать… в постели так тепло и уютно… руки мамы пахнут розами… и он больше не ненавидит Леону Риз.
— Мамочка, тебе так идет это платье, — сонным голосом сказал Джим.
Энн улыбнулась, поцеловала его и вспомнила дурацкую статью, которую как-то прочитала в медицинском журнале. «Никогда не целуйте сына, если не хотите, чтобы у вас возник комплекс Иокасты»,
[5]
— писал некий доктор В. 3. Томашевский. Она тогда посмеялась над этим утверждением и немного рассердилась. Но сейчас она чувствовала к автору статьи только жалость. Бедный! Но, конечно, В. 3. Томашевский был мужчиной. Женщина никогда бы не написала такой вздор.
