— Не знаю, — сказал Тедди, угрюмо и сердито глядя на серого с темно-желтыми глазами Рома, кота Эмили, который воображал себя тигром, притаившимся в зарослях таволги. — Не знаю. Теперь, когда я действительно поднимаю паруса, у меня такое чувство… подавленности. В конце концов, возможно, я никогда не смогу создать ничего стоящего. Небольшое умение рисовать… какое оно имеет значение? Особенно, когда лежишь без сна глубокой ночью и думаешь об этом?
— О, я знаю это чувство, — согласилась Эмили. — Вчера вечером я несколько часов обдумывала рассказ и в отчаянии заключила, что никогда не научусь писать, что бесполезно пытаться… что мне никогда не создать ничего значительного. Я легла спать с этим чувством и промочила слезами подушку. В третьем часу ночи снова проснулась и не смогла даже заплакать. Слезы казались такой же глупостью, как смех… или честолюбие. Это был полный крах надежды и веры. А потом… Потом я встала с первыми лучами промозглого серого рассвета и начала новый рассказ! Не позволяй этому чувству, приходящему в третьем часу ночи, печалить твою душу.
— К несчастью, третий час есть в каждой ночи, — вздохнул Тедди. — В этот ужасный час я всегда убежден, что, если хочешь чего-то слишком сильно, вряд ли когда-нибудь получишь желаемое. А есть две вещи, которых я хочу ужасно сильно. Одна, разумеется, стать великим художником. Я никогда не считал себя трусом, Эмили, но сейчас мне страшно. Что, если я не добьюсь успеха? Все будут смеяться надо мной. Мама скажет, что она так и знала. Ей страшно не хочется, чтобы я уезжал — ты же знаешь. Уехать и потерпеть неудачу! Тогда уж лучше и вовсе не уезжать.
— Нет, не лучше! — сказала Эмили страстно, в то же время пытаясь угадать, что это за другая «вещь», которой Тедди хочет так сильно. — Ты не должен бояться. Папа сказал мне, чтобы я никогда ничего не боялась — сказал во время того разговора, который был у нас с ним в ночь накануне его смерти. И кто это — не Эмерсон
[3]
ли — написал: «Всегда делай то, что боишься сделать»?
— Готов побиться об заклад, что Эмерсон сказал это, уже покончив со всеми своими страхами. Легко быть смелым, когда битва позади.
— Ты же знаешь, Тедди, я в тебя верю, — сказала Эмили мягко.
— Да, знаю. Ты и мистер Карпентер. Только вы двое действительно верите в меня. Даже Илзи считает, что у Перри гораздо больше шансов сделать карьеру.
— Но ведь ты стремишься не к карьере. Ты отправляешься в путь за золотом радуги.
— Но… если я не сумею найти его и разочарую тебя… Это будет хуже всего.
— Ты найдешь его. Посмотри на ту звезду, Тедди, на самой верхушке младшей из Принцесс. Это Вега из созвездия Лиры. Я всегда любила ее. Она мне дороже всех звезд. Помнишь, как много лет назад ты, Илзи и я сидели в саду по вечерам, когда кузен Джимми варил картофель для свиней? Ты рассказывал нам чудесные истории об этой звезде и о жизни, которую вел на ней, прежде чем пришел в наш мир. На той звезде не было никакого ужасного третьего часа ночи.
— Какими счастливыми, беззаботными детишками мы были, — сказал Тедди задумчивым тоном мужчины средних лет, угнетенного заботами и с грустью вспоминающего юношескую беспечность.
— Обещай мне, — сказала Эмили, — что всякий раз, увидев эту звезду, будешь вспоминать, как я верю в тебя… крепко верю.
— А ты, пожалуйста, обещай мне, что всякий раз, посмотрев на эту звезду, будешь вспоминать обо мне, — сказал Тедди. — Или, вернее, давай пообещаем друг другу, что, глядя на эту звезду, мы всегда будем думать друг о друге, всегда. Везде и всегда — пока живы.
— Обещаю, — сказала Эмили с трепетом, ей очень понравилось, что Тедди смотрит на нее вот так.
Романтический уговор, означающий… что? Эмили не знала. Она знала лишь, что Тедди уезжает, что жизнь вдруг стала очень пустой и холодной, что ветер с залива, вздыхающий среди деревьев в роще Надменного Джона, очень печален, что лето прошло и наступила осень… и что кубышка с золотом на конце радуги лежит на каком-то очень далеком холме.
Почему она заговорила об этой звезде? Почему сумерки, запах елей и последние отблески осеннего заката заставляют людей говорить глупости?
Глава 2
I
«Молодой Месяц
18 ноября, 19
Сегодня вышел декабрьский номер „Марчвуда“, и в нем напечатано мое стихотворение „Летучее золото“. Я считаю это событие заслуживающим упоминания в моем дневнике, так как стихам отвели отдельную страницу и сделали иллюстрацию — впервые мое стихотворение удостоилось такой чести. Сами по себе стихи, как я полагаю, довольно пустые: мистер Карпентер только фыркнул, когда я прочитала их ему, и отказался выразить свое мнение. Мистер Карпентер никогда не хвалит обидно-снисходительным тоном, однако своим молчанием может совершенно убить. Но мое стихотворение выглядело так достойно, что невнимательный читатель мог вообразить, будто в нем есть некий глубокий смысл. Благословение доброму редактору, которому пришло в голову заказать иллюстрацию! Он существенно укрепил мое чувство самоуважения.
Но сама иллюстрация мне не очень понравилась. Художник совершенно не уловил идею моего стихотворения. Тедди нарисовал бы лучше.
Тедди делает громадные успехи в Школе дизайна. А Вега ярко сияет каждую ночь. Интересно, он действительно всегда думает обо мне, когда видит ее? И видит ли он ее вообще? Возможно, в Монреале такое яркое электрическое освещение, что на небе не видно никаких звезд. Похоже, он часто встречается с Илзи. Им повезло, что они знают друг друга в этом большом городе, где все им чужие».
II
«26 ноября, 19
Сегодня был великолепный ноябрьский день — по-летнему теплый и по-осеннему душистый. Я долго сидела и читала на кладбище возле пруда. Тетя Элизабет считает, что это слишком неприятное место, чтобы проводить там так много времени, и высказывает тете Лоре свои опасения насчет моих „нездоровых склонностей“. Но я не вижу ничего нездорового в прогулках по кладбищу. Это красивое место, куда блуждающие ветерки доносят сладкие лесные запахи с другой стороны пруда. Так тихо и мирно там, со всеми этими старыми могилами, окружающими меня — небольшими зелеными холмиками, усеянными маленькими, тронутыми морозом папоротничками. Там лежат мужчины и женщины моего клана. Мужчины и женщины, которые одержали победу, мужчины и женщины, которые потерпели поражение, но их победа и поражение теперь едины. В этом месте я никогда не испытываю ни бурной радости, ни глубокого уныния. И обида, и восторг там угасают. Мне нравятся эти старые-престарые плиты из красного песчаника, особенно плита Мэри Марри с ее решительным „здесь я и останусь“ — надписью, в которую ее муж вложил весь яд тайных обид, накопившихся за годы их совместной жизни. Его могила прямо рядом с ее могилой, и я уверена, что они давным-давно простили друг друга. И быть может, иногда они возвращаются сюда в лунные ночи и смеются, глядя на эту надпись. Год от года она все хуже видна под крошечными лишайниками. Кузен Джимми бросил их отчищать. Когда-нибудь они разрастутся так, что вместо надписи на старом красном камне будет видна лишь просвечивающая красным зеленовато-серебристая полоска».
