Сила этого влечения пугала девушку. Она знала, что мать не одобрит ее выбора. Дьюк являл собой ее полную противоположность — простолюдин, человек иного вероисповедания, грубый, необразованный повеса. Но каждую ночь Минни засыпала с мыслями о нем, втайне представляя, как он крадет ее поцелуи.
В конечном итоге, как это часто в жизни бывает, страсть и любовь победили чувство вины перед родителями, и Минни сдалась. Ей было восемнадцать, когда Дьюк лишил ее невинности в одном из лодочных домиков у озера, неподалеку от летней резиденции Миллеров в Майне. Для Дьюка, который привык к более раскованным и изощренным голливудским женщинам, испуганное сопение и каменная поза Минни не доставили особого удовольствия. Ему было просто скучно. Девушка тряслась, словно осиновый лист, глаза были широко распахнуты, руки, словно помимо ее воли, пытались оттолкнуть Дьюка. А потом она ревела — так долго, что у Дьюка промокла рубаха.
Но, невзирая на этот неудачный первый опыт, Дьюк был переполнен ликованием. Он не просто получил тело невинной Минни, но и смог завоевать ее сердце — дар столь редкий и хрупкий, что это смягчило разочарование от жалкого физического контакта. Дьюк нашел в Минни нечто, что взывало к нему и заставляло быть лучше и благороднее. Он был немало удивлен, когда понял, что влюблен, впервые в жизни.
* * *
Они поженились через три месяца. Венчание состоялось в маленькой католической церкви на Бродвее. Пит Миллер мрачно вел дочь по проходу церкви, его лицо было серым, как пепел. Уже того, что его дочь выходит замуж за проходимца, было достаточно, чтобы потрясти Пита, но еще и католическое венчание! Его предки, думал он, переворачиваются в гробу.
Для Дьюка день свадьбы стал одним из самых счастливых в жизни, а потому он долго не мог взять в толк, с чего вдруг его молодая жена принялась реветь, когда машина отъехала от дома Миллеров на Манхэттене.
— Да что с тобой такое? — спросил он изумленно, протягивая ей салфетку. На его лице застыло неудовольствие. — Только не говори, что уже жалеешь, что вышла за меня замуж!
— Нет, Дьюк, что ты! — пискнула Минни и снова залилась слезами. — Разве об этом можно жалеть? Дело совсем не в тебе. Я плачу, потому что завтра мы уезжаем в Калифорнию, а я никогда не уезжала от мамы и папы так далеко. Я буду ужасно скучать по ним и по Остину.
Вспомнив о брате, она принялась завывать пуще прежнего. Дьюк силился посочувствовать жене, но не мог. Ему никогда не нравился бесхребетный, напыщенный братец Минни, а потому он был только рад, что еще долго не увидит его физиономию.
— Да брось, детка. — Не отрывая глаз от дороги, Дьюк потрепал правой рукой коленку жены. — Я же увожу тебя не на край света, не в Европу или Австралию, правда? Твои родители смогут навещать тебя в любое время. Бьюсь об заклад, не пройдет и пары недель, как они нагрянут с визитом.
Минни печально помотала головой:
— Я так не думаю. Ты же знаешь, что моя родня не в восторге от нашего союза. Что, если они так и не простят меня?
— Простят, куда они денутся, — пробурчал Дьюк мрачно. Ему не нравилось, что жена думает об их браке как о грехе, который нуждается в прошении.
Пожалуй, первый год брака был самым счастливым для них обоих. Дьюк купил большой дом в северной части Голливуда. В те годы эта земля ценилась не дороже грязи, поэтому особняк достался ему за бесценок. Минни утешилась тем, что занялась оформлением комнат, а Дьюк участвовал в новых проектах. Его карьера пошла на взлет, и в 1941-м он получил главную роль в фарсовой комедии «Шах и мат».
Родители Минни относились к зятю все так же холодно, и потому несчастная девушка виделась с ними всего раз, в Палм-Спрингс. Однако в остальном Минни была счастлива, ей нравилась роль хозяйки большого дома. В особняке Дьюка часто давались приемы, на которые собирались первые лица Голливуда. Как-то раз Минни отметила, что все меньше скучает по родному дому и уже совсем не чувствует за собой вины за брак с католиком.
А потом разразилась война. Как и для многих других семейных пар, для Дьюка и Минни все изменилось.
Дьюка отправили в Азию, где он провел следующие три с половиной года. Как он любил говорить годы спустя, он оказался из тех счастливчиков, кому повезло ни разу не нарваться на пулю. Он вернулся домой к любимой жене и с ужасом понял, что Минни стала другим человеком.
Первые полгода его отсутствия Минни жила в Голливуде, общалась с другими женщинами, чьи мужья волею судеб были заброшены на другой континент. Когда одиночество и тоска стали невыносимыми, Минни вернулась в Коннектикут, к родителям. Она скучала по мужу и исправно отсылала ему письмо за письмом, дважды в неделю. Однако неторопливый ритм жизни в родительском доме постепенно захватил ее в свои сети: Минни выезжала на конные прогулки с отцом, ездила с матерью за покупками на Манхэттен, как в старые добрые времена. Постепенно замужняя жизнь в Калифорнии стала стираться из памяти, словно была далеким сном.
Дьюк приехал на побывку и отправился за женой в Коннектикут, где ему пришлось на какое-то время задержаться. Его тесть немного отмяк к нему, поскольку всегда с уважением относился к военным, но так и не принял окончательно, и это больно ранило Дьюка. Когда он признался жене, что чувствует себя некомфортно в компании ее родителей, она была оскорблена и обижена и уверяла, что после войны он начал всюду видеть врагов.
Дьюк умолял Минни вернуться в Голливуд, но его настойчивые просьбы всякий раз доводили ее до истерики.
— Какой мне смысл сидеть в Лос-Анджелесе, когда тебя нет рядом? — кричала она. — Мне одиноко и плохо в огромном доме! А здесь меня окружают близкие и друзья. К тому же мама и папа простили меня и приняли обратно. Прошу тебя, не рви эту тонкую ниточку, она такая непрочная.
Дьюк не мог спорить с женой, когда она рыдала и заламывала руки. Он вернулся на фронт с тяжким чувством, что теряет Минни. Он не знал, как вернуть ее обратно.
После войны они снова поселились в Голливуде, и какое-то время жизнь текла так, словно ничего и не изменилось. Дьюк углубился в работу и целые дни проводил в студии, а Минни довольно быстро поняла, что беременна Питом. Брак уже дал трещину, но ни Минни, ни Дьюк пока не замечали этого.
Снобизм и предрассудки родителей за три с половиной года так глубоко засели в голове Минни, что она и не заметила, как начала разделять их мнение о Дьюке и Голливуде. Если раньше она была довольна дружескими посиделками с друзьями в гостиной или на кухне, то теперь настаивала на сервировке стола и наемной прислуге для приемов. Дьюк пытался объяснить жене, что подобная помпа совершенно ни к чему и что жители Голливуда привыкли к более простому общению, — все было напрасно. Более того, Минни начала открыто подчеркивать свое неодобрение, когда Дьюк выпивал с гостями лишнего или неверно употреблял слова.
— Дорогой, — сказала она как-то громко, привлекая к себе всеобщее внимание, — ты снова показываешь свою необразованность. Нужно говорить «я должен», а не «я должон».
