Войдя в клуб, они поднялись по лестнице и попали в пространство, заполненное роскошными креслами, коврами, позолоченными зеркалами, хрустальными люстрами и шелковыми драпировками. Паши, дипломаты, богатые коммерсанты-евреи, левантинцы,
[17]
вышколенные и всегда готовые услужить официанты… Пройдя через залу, они сели на свое обычное место за столиком в углу. На пути от дверей до этого столика Джевдет-бей, как это всегда с ним случалось, пришел в волнение и преисполнился радужных надежд. В голове роились самые разнообразные мысли. Подбородок он старался держать повыше, но румянец на щеках все равно выдавал волнение. Фуат-бей, как всегда, это заметил и ободряюще улыбнулся, а потом стал расспрашивать приятеля о помолвке.
— Все было, как я тебе говорил, — ответил Джевдет-бей. — Спасибо Недим-паше! Если бы не он, ничего не было бы. Свадьба тоже будет в его особняке.
— А кстати, откуда ты знаешь Недим-пашу?
— Да ниоткуда. Просто он однажды зашел в мою лавку. Это единственный паша, с которым я знаком. Ты ведь знаешь, среди моих родственников таких людей нет. Я Недим-паше, должно быть, понравился. Если бы не он, я и девушку эту, свою невесту, не нашел бы. Ты же меня знаешь. Откуда бы я смог узнать, что у Шюкрю-паши есть дочь на выданье? И знакомых, сведущих в таких вопросах, у меня нет — Джевдет-бей скромно потупился, словно младший брат, ожидающий утешения и ласки от старшего.
Тут к ним подошел официант с меню. Фуат-бей с видом старшего брата, опекающего младшего, заботливо спросил Джевдет-бея:
— Ты что возьмешь?
Каждый раз, приходя в этот ресторан, Джевдет-бей открывал для себя что-нибудь новенькое. Большинство блюд он уже попробовал, и, подобно здешним завсегдатаям, успел выяснить, какие из них ему нравятся, очень нравятся, не нравятся или оставляют равнодушным. Сначала он заказал свое любимое мясо под соусом и силькме
[18]
с баклажанами и оливковым маслом; потом осмелился на осторожный эксперимент и заказал на десерт нечто под названием супангле.
Когда официант отошел, Фуат-бей, кивнув в сторону столика у окна, рассказал Джевдет-бею, что за люди там сидят. Толстяк — Галип-паша, а бледный европеец — Гюгенен, директор компании «Анатолийские железные дороги». Между ними сидел худой переводчик в очках. Джевдет-бей постарался хорошенько запомнить, как они выглядят. Потом Фуат-бей стал рассказывать, как идут у него дела, и они еще раз с удовольствием обсудили планы совместной деятельности. Когда официант принес блюда, Фуат-бей оживился и завел речь о своих любимых кушаньях. Его мать делала очень вкусные манты, и он наставительно, словно школьный учитель, но в то же время весело и увлеченно принялся рассказывать, как именно следует их готовить. Потом, недоуменно подняв брови, сказал:
— Какой-то ты сегодня невеселый.
— Брату меня серьезно болен.
— Ах вот оно как! Что с ним?
— Туберкулез. Не сегодня-завтра может умереть.
— Очень жаль. Твой брат ведь из них, из младотурок, не так ли? Ты, помнится, говорил, что он жил в Париже. Как бы то ни было… Жаль, что он болен, но, друг мой, если он один из них, ты должен гордиться, что у тебя такой брат!
Джевдет-бей порылся в памяти, вспомнил, что никогда не говорил Фуату, будто Нусрет — «один из них», и бросил на приятеля подозрительный взгляд.
— Да не бойся ты! Кого боишься-то — меня, что ли? Тут и знать ничего не нужно, достаточно немного поразмыслить. Твой брат десять лет жил в Париже, до этого окончил военно-медицинскую академию, не так ли? К тому же характер резкий, неуживчивый… Как тут не быть младотурком? А тебе следовало бы им гордиться, серьезно говорю.
Слова приятеля так удивили Джевдет-бея, что он, не найдясь с ответом, повторил только:
— Он очень серьезно болен. Боюсь я за него.
— Вот если бы ты еще его понимал…
— Я понимаю, — с некоторой неуверенностью в голосе сказал Джевдет-бей. — Вот как раз сегодня подумал: понимаю, но не могу ему это объяснить!
— Правильно, это все из-за его характера. Ему не нравится твой образ жизни, а больше он ничего знать не желает. Эх, были бы вы оба чуть терпимее, смотрели бы на вещи чуть шире — и замечательно уживались бы. Вы ведь друг другу замечательно подходите. Вижу, ты меня не понял. Вот подумай: чего хотят твой брат и такие, как он? Конституции, парламента, свободы, упразднения абсолютизма. Если потребуется, готовы свергнуть Абдул-Хамида. Тебя же подобные идеи пугают, потому что кажутся непонятными и страшными, потому что ты не понимаешь, какая от них может быть польза, потому что боишься доносчиков, боишься, как бы не случилось с тобой беды!
— Никогда я не интересовался политикой, — вставил Джевдет-бей. — Я торговец и не понимаю, какая мне от нее может быть выгода.
— Знаю, знаю! Послушай: если свобода, которой они так хотят, все-таки наступит, какой тебе от этого будет вред? Ведь ровным счетом никакого!
— Не вижу я, какой в политике может быть прок, — стоял на своем Джевдет-бей.
— Конечно, так думать очень удобно. Но ты не прав. Жизнь сложнее, чем тебе кажется! Вот ты говоришь, что понимаешь своего брата, но на самом деле — не понимаешь. Чего он хочет? Свободы, прав. И вот подумай… Я же тебя ничего не прошу делать, ты только подумай немного — и поймешь. Ничего страшного тут нет. В конце концов, ради чего мы живем? Ведь не только же ради того, чтобы зарабатывать деньги. Нет! Семья, дом, дети… Вот ради чего! Но там, где нет политической свободы, свобода частной жизни тоже ограничена. Разве плохо было бы, если бы здесь была свобода, как там, в Европе? Наших женщин, словно рабынь, тащат в суд, едва заметят, что они не соблюдают пост в Рамазан! Но хуже всего, хуже всего вот что: из-за всех этих проклятых запретов и обычаев торговлей занимаются не мусульмане, как мы с тобой, а только армяне, евреи да греки. Да и я не то что бы совсем мусульманин. Один ты такой!
— Да, это так, — сказал Джевдет-бей. — Но мне о подобных вещах лучше не думать. Я против султана не пойду!
— Дорогой мой, да кто же тебя просит идти против султана? Но разве ты не желаешь своей стране блага? Пусть будут хоть какие-то реформы, самые умеренные — или ты и на это не согласен?
— Не вижу я в этом прока… Хотя ладно. Допустим, что вижу И что дальше?
— Как же так — не видишь прока? Или ты хочешь сказать, что в нашей стране, в нашем государстве дела обстоят замечательно и все устроено наилучшим образом? Что все должно остаться как есть? Ты это хочешь сказать, Джевдет?
— Этого я не говорил!
— А как же тогда? Послушай, дела у империи плохи. Свободы нет, государство в кризисе, все прогнило, неужели ты этого не видишь? А если видишь… Эй, почтеннейший, эти тарелки можешь уже убрать. Так вот, если ты это видишь, то должен понимать, что нам нужен прогресс, что нам нужно стать хотя бы немножко более похожими на европейцев! Но быть похожим на европейца — это не значит обедать здесь со всеми этими снобами, танцевать, говорить по-французски и носить шляпу. Нужно понимать важность прав и свобод. Что скажешь?
