Она снова шла среди типовых кооперативных домов Енишехира. Сами дома, их маленькие дымовые трубы, узкие балкончики и свешивающиеся с балкончиков флаги были одинаковыми, а вот садики отличались друг от друга, потому что люди в домах жили разные, хоть и все сплошь чиновники. Кто-то любил деревья, кто-то выращивал экзотические цветы, кто-то окружал свой сад мощной оградой, а некоторые, как сосед-полковник, разводили кур. У них как-то вышел с Омером расстроивший ее разговор на эту тему. Что поделывают сейчас обитатели этих домов? Просыпаются, скоро будут завтракать, просмотрят газеты, потом включат радио и начнут готовиться к праздничному параду на стадионе… Когда ей случалось проходить здесь в темноте, она тоже всегда задавала себе этот вопрос, а из одинаковых окон лился одинаковый тусклый свет. «Мы будем жить в Стамбуле», — подумала Назлы, но тут же решила, что ей просто хочется немножко себя обмануть. Мама тоже утешалась мыслями о будущей жизни у Босфора. Назлы вдруг с удивлением поняла, что вид домов без флагов ее успокаивает. «Во что я верю? Что представляет для меня ценность?.. Нет, я все-таки спрошу, хочет он жениться на мне или нет. Пусть прямо скажет!» Ей подумалось, что Омер может отговориться общими словами, но теперь она уже не боялась, что будет краснеть. «Я буду такой же, как все, — сказала она себе и быстро прибавила: — А может быть, и немного лучше!»
Назлы свернула на свою улицу. Теперь она уже не посматривала весело по сторонам, как на рассвете, а задумчиво глядела под ноги. Ни прогулка, ни размышления ее не порадовали. Наступающий праздник тоже ничего радостного не сулил. Увидев полковника, вышедшего на порог все в том же унылом одеянии, Назлы впервые за несколько лет почувствовала к нему симпатию. Открыла дверь своим ключом, поднялась по лестнице и подумала: как же все-таки хочется, чтобы этот день был радостным! Прислушалась и поняла, что отец уже проснулся и спустился вниз.
В гостиной был накрыт завтрак для двоих. Вскипевший чайник стоял на гудящей печке. Из-за двери было слышно, как отрезают ножом от хлеба подгоревшую корку. Внезапно ей стало ясно, что только эти милые мелочи — жарко протопленная комната, столик, накрытый на двоих, — и делают ее счастливой, только эти мелочи она и ценит. А Омеру этого будет мало, подумала она, и ей стало страшно. «Что же отравляет ему радость жизни?»
Услышав, что отец вошел в гостиную и уселся в кресло, Назлы обернулась. Мухтар-бей держал в руках газету, посматривал на столик и на дочь и, кажется, пытался понять, почему она выглядит такой взволнованной. Потом, увидев, что Назлы улыбнулась, улыбнулся и сам:
— Объявляю, что готов принимать поздравления!
Назлы подошла к нему и расцеловала в обе щеки.
Поцеловав дочь в ответ, Мухтар-бей спросил:
— Ходила на прогулку? Почему мне не сказала? Я бы тоже прошелся.
— Да, ходила. Славно прогулялась.
— Не сомневаюсь, — вздохнул Мухтар-бей. — Ну, давай-ка сядем за стол, и ты мне расскажешь, что видела и о чем думала.
Глава 42
В ГОСТЯХ У ДЕПУТАТА
Омер шел по улице, поглядывая на типовые дома. Однажды, помнится, он начал говорить Назлы о том, какое в этом квартале все одинаковое — и дома, и жизнь их обитателей, но, заметив, что Назлы расстроилась, замолчал. Сейчас ни о жизни этого квартала, ни о своей собственной думать не хотелось. Из отеля они с Рефиком вышли двадцать минут назад, но Рефик вскоре отстал, сказав, что хочет прогуляться по главным улицам. Омер, испугавшись, как бы не брякнуть что-нибудь язвительное по поводу праздничного настроения друга, пробормотал только, чтобы тот не опаздывал на обед. Они собирались пообедать у Назлы, а потом все вместе пойти на стадион. Мухтар-бей уже не раз говорил им о параде, который должен был состояться на стадионе, и при каждом удобном случае напоминал, что пойдут они туда все вместе, а Омер злился, что, будучи помолвленным, вынужден безропотно принимать участие в подобных скучных мероприятиях. Злило его и многое другое, однако наружу раздражение прорывалось только в виде насмешливой улыбки.
Свернув на улицу, где жила Назлы, он снова улыбнулся сам себе все той же насмешливой улыбкой. Сворачивая на эту улицу, он каждый раз вспоминал тот день, когда приезжал сюда с дядей и тетей. Сколько времени прошло с тех пор? Год и восемь месяцев. Омер пытался сравнить себя тогдашнего, взволнованного и жадного до жизни, и сегодняшнего, насмешливого и раздраженного. «Я лучше узнал жизнь! — говорил он себе, но так обычно говорят неудачники. — Осталось ли во мне прежнее честолюбие? Сильны ли во мне прежние чувства?» Раньше, сворачивая на эту улицу, он всегда испытывал волнение, сейчас — только раздражение. «Теперь я богат!» Вот и дом Назлы. На соседнем балконе сидел человек в пальто, накинутом поверх пижамы. Омер удивленно посмотрел на него и нажал кнопку звонка. «Когда же мы наконец поженимся?» — думал он, стоя у двери, как будто не он сам всё откладывал и откладывал день свадьбы под разными незначительными предлогами, как будто не он, Омер, каждый раз морщился, когда этот вопрос задавал кто-то другой. «Может быть, я и вовсе не женюсь!» Эта мысль его удивила. «Но что мне это даст?» Из-за двери послышались шаги спускающейся по лестнице горничной. Омеру вспомнилась церемония помолвки и весь тот затянувшийся вечер. «Смогу ли я снова выдержать такое испытание? А смогу ли смириться с последующей семейной жизнью? Кухня, тапочки… Э, да где застряла эта клуша?» Он вдруг поймал себя на желании замолотить в дверь кулаками и испуганно засунул руки в карманы.
Горничная, открыв дверь, улыбнулась Омеру. Он давно привык к таким улыбкам: с самого детства пожилые женщины, завидев его, начинали ласково улыбаться, уж больно милым он был ребенком, а после — симпатичным молодым человеком. И все-таки, поднимаясь по лестнице, Омер недовольно пробормотал: «И чего улыбается? Потому что я симпатичный, но главное — потому что кандидат в зятья!» Быстро вошел в гостиную и, встретившись глазами с Мухтар-беем, понял, что симпатичным его находят все-таки не все. Пожимая будущему зятю руку, депутат меджлиса улыбался, но как-то вымученно. Омер обвел взглядом гостиную, отмечая про себя: Назлы надела красное платье, Рефет-бей, частый гость в этом доме, как всегда, самодовольно покачивает головой, кошка устроилась на подушке и томно посматривает на людей, стол накрыт. Еще раз взглянув на Назлы, подумал: «Оделась в красное, как маленькая девочка!» Потом уселся в свое всегдашнее кресло напротив венецианского пейзажа.
— А где же наш молодой реформатор? — спросил Мухтар-бей, имея в виду Рефика.
Омер сказал, что Рефик решил немного прогуляться, но скоро придет. Мухтар-бей кивнул, покивал и Рефет-бей. Незадолго до прихода Омера они начали слушать радио — новую анкарскую станцию, которая должна была вещать весь день. Утренняя программа состояла из нескольких лекций. Омер тоже стал внимательно слушать: диктор говорил о внешней политике Турции и успехах страны на международной арене. Все слушали молча, долгое время никто не говорил ни слова. Потом голос другого диктора объявил, что лекция, подготовленная министерством иностранных дел и озаглавленная «Значение сильной Турции для сохранения всеобщего мира», завершена. После этих слов Мухтар-бей с неожиданной для своей комплекции быстротой вскочил с кресла.
