— Нет, я понимаю его так же, как и вы, — сказал Рефик и подумал, что нюансы в понимании принципов — не главное. Главное — осуществление проекта, призванного озарить родину светом разума. «Я должен объяснить ему, как это важно!»
— Если вы понимаете принцип этатизма так же, как и я, откуда у вас такие мысли? — И Сулейман-бей указал пальцем на папку. — Ваша концепция деревенского рая коренным образом расходится с этим принципом!
Рефик понял, что кое-какие детали его проекта противоречат некоторым идеям Сулейман-бея, причем тому это противоречие представляется весьма важным. Рефику иге оно казалось несущественным. В конце концов, оба они верили в необходимость реформ и желали своей стране блага. Поэтому Рефик слушал, не пытаясь возражать экономисту и говорил себе, что важны не мелкие детали, а неравнодушие к обсуждаемому вопросу.
Чтобы яснее продемонстрировать, в чем именно он расходится с Рефиком, Сулейман-бей начал излагать идеи, содержащиеся в его книге и высказывавшиеся на страницах журнала. Он говорил, хмуро сдвигая брови, строго поглядывая на Рефика и порой замолкая, словно ожидая, что тот наконец скажет: «Да-да, тут-то мы с вами и расходимся!» Закончив свою длинную речь, Сулейман-бей ушел на кухню за чаем.
Рефик особо не вникал в то, что говорил собеседник. Взгляды Сулеймана Айчелика были ему известны, он находил их правильными. Следил он только за жестами и интонацией, время от времени говорил себе: «Да, свет разума разгонит тьму!» — и удивлялся, почему голос собеседника иногда начинает звучать так раздраженно.
Вернувшись в кабинет с чаем, Сулейман-бей заговорил все так же резко:
— Вы говорите, что со всеми моими взглядами согласны, а сами составляете противоречащие им проекты!
Стараясь, чтобы голос его звучал как можно более вежливо, Рефик ответил:
— Я, по правде говоря, до сих пор не вижу, в чем заключается это противоречие, — и улыбнулся. Потом начал перечислять их общие взгляды, напоминая и о том, что они писали друг другу в письмах.
Однако Сулейман-бей прервал его на полуслове:
— То, что вы называете общими взглядами, на самом деле только общие чувства, общее желание блага нашей стране. Я скажу, в чем между нами противоречие: вы до сих пор не поняли, что единственная движущая сила реформ — государство и кадры. Вы желаете облегчить жизнь сельского населения, дать крестьянам возможность пользоваться современными техническими достижениями — и только. В конечном счете, мы все этого хотим. Но для вас это первоочередная и единственная задача. Вы не понимаете, что сразу, без подготовки, этого не добиться. Сначала государство должно накопить силы и сокрушить все препятствия на пути прогресса. В первую очередь надо думать о государстве! В наших условиях государство играет совершенно особенную роль — вот чего вы не понимаете.
— Я никогда не забывал, что у нас особенные условия, — проговорил Рефик и испугался, услышав, какая безнадежность прозвучала в его голосе. «Вот я и растерялся!»
— Мы — это мы! — сказал Сулейман Айчелик.
— Вот и я тоже отстаиваю этот принцип!
— На словах — да, но вы же не можете предложить ничего, кроме повышения уровня жизни крестьян!
— Они живут в ужасных условиях. Я увидел это собственными глазами!
Сулейман-бей неожиданно встал из-за стола и улыбнулся, стараясь оставаться спокойным:
— Да, вы видели жизнь крестьян своими глазами и прониклись к ним жалостью. Я тоже их жалею. Когда-то я думал, что стану марксистом, но потом научился мыслить, не поддаваясь эмоциям. Научитесь и вы. И тогда сможете написать нечто более ценное! — Произнося последнюю фразу, он уже даже не пытался казаться любезным. Сел за стол и продолжил: — Государство будет укрепляться, а реформы — идти вперед за счет крестьян. Если мы поддадимся эмоциям и вернем в деревню средства, полученные благодаря их труду, — как мы будем строить промышленность? А если не будет промышленности, нас проглотят империалисты!
— Да, без промышленности очень плохо, — сказал Рефик и почувствовал себя изрядным дураком.
— То вы одно говорите, то другое. Поймите же, что одновременно не получится! В первую очередь необходимо создать государственную промышленность. Этот процесс в свое время начался, потом был приостановлен. Не знаю, какие сейчас планы у Исмет-паши, но государственная индустрия — необходимое условие прогресса. А средства на создание промышленности мы будем выкачивать из сельского хозяйства, то есть отбирать у крестьян, которых вы так жалеете.
— Если бы только освободить их от гнета землевладельцев… — проговорил Рефик и снова почувствовал себя дураком.
Сулейман-бей улыбнулся:
— Вы же знаете, что это невозможно. Этого хотят большевики. Но их здесь слушать никто не будет. За ними никого нет. Хотя они наиболее толковые критики из всех. — И Сулейман-бей снова улыбнулся, на этот раз печально, словно жалея своих бывших товарищей. Потом сердито продолжил: — Идеализм — это хорошо, но, по моему убеждению, гораздо лучше добиваться каких-то реальных результатов!.. К чему это я? А, да. Землевладельцев реформы не затронут.
— Не затронут, выходит… — пробормотал Рефик.
— И все-таки кое-что сделано. Изменена система налогообложения, в армию теперь призывают всех, не только крестьян. Два года назад отменен дорожный налог…
— Этот дорожный налог на деле означал ужасный принудительный труд! Вы, наверное, знаете: заплатить крестьяне его не могли, и…
— Знаю, сударь, всё я знаю. Может быть, вы мне еще о Дерсимской операции расскажете? Я и про нее тоже знаю, — гневно перебил его Сулейман-бей. — Всё знаю и ни от чего не отрекаюсь, потому что убежден: другого пути нет! И вы, если хотите что-то сделать на пользу государству, должны понимать, что иногда приходится идти и на несправедливость — и не бояться этого! Впрочем, я не стал бы даже употреблять слова «несправедливость». Всё, что делается во имя государства, — справедливо. Но вы, усвоив эти странные, нелепые взгляды, конечно, считаете кое-что из того, что делается, несправедливым, а потом еще составляете свои ошибочные проекты. Задумайтесь о том, что такое реформы! Задача реформ — принести народу благо, пусть и против его воли…
«Да, я глупец, — подумал Рефик и испугался. — Я взялся за свой проект; желая придать жизни смысл, и, казалось, нашел его в сострадании крестьянам. У меня появилась цель… А теперь оказывается, что всё это было глупо и впустую». Он сидел, невидящим взглядом уставившись на свои ботинки, слегка покачивал низко склоненной головой и чувствовал себя отверженным обществом преступником. «Оказывается, я ошибался. Оказывается, это все были пустые фантазии. Начитался Руссо и сбежал из Стамбула… Увидел нищету крестьян… Но сделал неправильные выводы». Впервые в жизни ему не казалось, что это так уж страшно — оказаться вне общества. «Но я, по крайней мере, хотел что-то сделать. И до сих пор хочу».
— Что же мне теперь делать? — проговорил он, взглянув на Сулейман-бея, и смутился прямоты своего вопроса.
