— Вы можете последовать моему примеру.
«А чем он занимается? Возглавляет городское управление экономики… Государственный чиновник. Если я стану чиновником, буду одобрять все, что бы ни сделало государство. А если далее буду против, все равно сделать ничего не смогу».
— Мы можем подыскать вам хорошую должность, — продолжал Сулейман-бей. — Министерство сельского хозяйства, говорите, собирается напечатать вашу книгу? По-моему, зря, ну да неважно. В конце концов, служба покажет, что вы за человек. Можем включить вас в промышленный комитет министерства экономики. Я, может быть, тоже в него войду. Потому что, как вам известно, сильная государственная промышленность…
— Нет, я не могу идти на службу к государству. Но и против государства выступать не могу! — с тоской в голосе проговорил Рефик.
— Да, это правда, — сказал Сулейман-бей и впервые за все время разговора его лицо приняло сочувственное выражение. — Но выбор сделать придется. Или вы с нами, или против нас. А кто против нас, вы знаете. Слева — коммунисты. У них никакого влияния нет. Кое-кто, увы, сидит в тюрьме. Справа — поборники свободного рынка, группирующиеся вокруг Делового банка, и прочие лжелибералы. Вы читали «Государство и личность» Ахмета Атаоглу? Впрочем, не им удалось развалить наше движение, а реакционерам и врагам реформ. В одночасье… Знаете, как Якупа Кадри, автора вашего любимого романа, чуть ли не силком отправили послом в Албанию? Теперь, возможно, вместе с Исмет-пашой мы продолжим начатое. Вы можете к нам присоединиться.
Рефик растерялся. Сулейман-бей сказал это так, словно предлагал гостю присесть. «Могу ли я к ним присоединиться? После всех моих надежд — стать чиновником?» Даже мысль об этом показалась ему страшной.
— Нет, этого я сделать не смогу! — сказал он неожиданно для самого себя.
Наступила тишина.
— Жаль, — сказал наконец Сулейман Айчелик. Немного помолчал. — В вас есть энтузиазм, которого так не хватает молодежи. Чем же вы намерены заняться?
— Вернусь в Стамбул.
— Да, конечно. Вы ведь немало времени провели на строительстве железной дороги, не так ли?
«Вернусь в Стамбул. Неужели я пойду на поклон к государству? Нет, не такой уж я безвольный человек. Меня не заставят творить несправедливость! Что же, получается, я лучше, чем Сулейман-бей? Нет, не лучше, к тому же еще и глуповат… Хочу вернуться домой. Чем я буду там заниматься? Неужели всё пойдет по-старому? Тогда, пожалуй, брошу вызов государству. Что будет, если я на это осмелюсь?»
— Пишите мне из Стамбула. Может, когда-нибудь мы с вами поймем друг друга.
— Я хочу работать на пользу стране, а не государству.
— Знаю, знаю! Но вы не понимаете, что одно нельзя отделять от другого, что государство даже важнее!
— Может быть, это и так, однако я с этим согласиться не могу.
Наступило молчание. Потом Рефик и Сулейман-бей облегченно улыбнулись друг другу, и улыбки их говорили о том, что каждый из них до конца понял собеседника и все разногласия полностью выявлены.
Сулейман-бей встал со стула, несколько раз прошелся по кабинету и снова улыбнулся Рефику, на этот раз застенчиво, по-детски, и вдруг со смущением, которого Рефик от него совсем не ожидал, проговорил:
— Молодой человек, вы мне очень понравились. Ваши письма радовали меня и заставляли задуматься… Ознакомившись с вашим проектом, я на вас рассердился, но теперь все-таки хочу сказать: вы мне очень симпатичны. — Он похлопал Рефика по плечу. — Я и не предполагал, что у вас такое лицо. Теперь-то мне понятно… Круглое, простодушное и спокойное… — Окончательно смутившись, он замолчал, отвел глаза и заговорил другим тоном: — А теперь расскажите-ка мне, что вы видели на строительстве железной дороги. Если я был с вами несколько груб, прошу меня простить. Да, не принести ли еще чаю? — И Сулейман-бей быстрыми маленькими шажками вышел из комнаты.
«Лицо у меня, видите ли, круглое и простодушное! — думал Рефик, чувствуя себя дураком. — Далось ему мое лицо! Всё потому наверное, что моя глупость на лице написана!» Он попытался разглядеть свое отражение в стеклянной створке книжного шкафа. Сидя не получалось, тогда он встал на ноги и вроде бы увидел свое лицо. «Круглое и простодушное!..» Вспомнилась Перихан и старая жизнь, «Такое же простодушное круглое лицо у меня было, когда я сидел за праздничным столом на курбан-байрам, когда, улыбаясь, играл в лото в новогоднюю ночь». Он стал вспоминать последний перед отъездом день в Стамбуле. В тот день, бродя по Бейоглу, он думал о том, что ненавидит обыденную жизнь, размышлял, не похож ли он на христианина, и в конце концов пришел к выводу, что он, Рефик — странное, нелепое, никому не интересное создание. «Отчего все это? Как так вышло? Кто я такой? Почему моя жизнь сошла с рельсов? Я хороший человек! По крайней мере, меня таким считают: хорошим, простодушным, честным… Если больше сказать о человеке нечего, про него так и говорят: хороший, мол, человек». С кухни доносилось позвякивание чашек. «Например, если про меня спросят у Сулейман-бея, он скажет: „А, Рефик Ышыкчи? Хороший, добрый человек!“ — а тот, кто спрашивал, подумает: „Стало быть, глуповат немного“. Еще Сулейман-бей может сказать: „Этот молодой человек боится быть вместе с государством…“ Тогда все удивленно поднимут брови и покачают головами: каких, мол, только людей не бывает на свете!»
Рефик стал думать о недавнем разговоре, похожем на внезапно разразившуюся бурю. Сначала он ничего не понимал, только глупо улыбался. А ведь мог бы понять гораздо раньше. «Да ведь я и понял! — вдруг сказал он себе. — Понял, когда встретился с Зийей, нет, с министром сельского хозяйства… Нет, нет, еще когда увидел Керим-бея! Герр Рудольф был прав: дьявол в меня уже проник, в своей стране я чужой!» Но сейчас это ощущение преступной чуждости обществу доставляло удовольствие, приятно растекалось по телу, словно яд выкуренной сигареты. «Значит, от моей воли, от моих желаний и намерений ничего не зависит Я обречен оставаться вне общества, потому что свет разума уже проник в мою душу! Куда ни пойдешь, всюду грозные знаки: Государство! Реформы! Республика! Все пути закрыты, мне дороги нет». В памяти всплыли строки Гольдерлина. «Но тогда как же, как же пробьется сюда свет?» Вспомнив, с каким наслаждением рассуждал о государственном насилии Мухтар-бей, Рефик разозлился: «Как же пробьется свет? Я верил, что с тьмой будет покончено. Свет или тьма? Если тьма, то для меня нет надежды — я обречен склонить голову и отказаться от свободы. Но зачем и кому это нужно? И что я понимаю под свободой? Если верить Мухтар-бею, то отказ от свободы и просвещения будет только способствовать развитию страны. Так ли это? Вообще, кому нужна свобода? Государству не нужна. Торговцам подобные вопросы не очень-то интересны. Землевладельцам само это слово противно, а крестьяне и не знают, что это такое. Кто еще остается? Рабочие?.. И я вот. Ха-ха, вот кому нужна свобода — мне!» Рефик принялся ходить по кабинету, поглядывая на фотографии государственных деятелей. Эти суровые, но добрые в душе люди тоже, казалось, смотрели на него и говорили: «Молодой человек, что с вами? Мы сами наведем во всем порядок, сами все наладим и исправим. Разве можно простым смертным вроде тебя вмешиваться в наши дела? Все, что нужно для твоего блага, мы сделаем, понравится тебе это или нет. Тьма, свет, свобода — твоего ли это ума дело? Вспомни, что ты раб, и склони голову!» Рефик даже засмеялся. В рабстве, подумал он, тоже есть свои приятные стороны. Согнул покорно шею, переложил всю ответственность на тяжкое историческое наследие и несправедливость мира и знай себе живи! А если вдруг уколет совесть, с достоинством говори: «Да, я всё знаю и ни от чего не отрекаюсь!»
