— О, Мухтар-бей, как поживаете? — раздался вдруг голос сзади.
Обернувшись, Мухтар-бей увидел перед собой министра внутренних дел Фаика Озтрака. «Что это он мне так улыбается?»
— Хвала Аллаху, хорошо, Фаик-бей! — ответил Мухтар-бей и подумал: «Какой глупый ответ!»
Тут, к его удивлению, министр с веселым видом взял его под руку, попросил у двух других депутатов похитить на время их коллегу и направился в безлюдный уголок, увлекая Мухтар-бея за собой.
— Что это ты такой невеселый, душа моя? Тебя что-нибудь печалит?
— Нет! — ответил Мухтар-бей, удивленный таким неофициальным тоном министра — он напомнил ему те годы, когда они вместе учились в Высшей школе гражданских чиновников, а потом работали в министерстве внутренних дел.
— Но вид у тебя хмурый. О тебе, оказывается, говорят?
— Обо мне? Кто и что обо мне говорит?
— Да никто, душа моя, никто. Только Паша спросил: «Уж не обиделся ли на нас Мухтар-бей?»
— А что, разве мне есть, на что обижаться? — осведомился Мухтар-бей. Такой ответ ему самому очень понравился.
— Это уж мне не известно. Тебе лучше знать! — промолвил министр и улыбнулся проходящей мимо полной даме.
— Что мне лучше знать?
Министр отпустил локоть Мухтар-бея.
— Замечательно. Ты меня обрадовал. А то некоторые думают, что ты на что-то обижен. А мы хотим, чтобы никто ни на кого не обижался. Замечательно!
— Да, я прекрасно знаю, что Паша проводит политику исцеления разбитых сердец, — сказал Мухтар-бей, безуспешно стараясь казаться насмешливым.
Министр рассмеялся:
— Исцеление разбитых сердец? Неплохо! — словно впервые услышал эту фразу, которую в последнее время не повторял только ленивый. Отсмеявшись, посмотрел по сторонам, желая выяснить, не остался ли незамеченным тот факт, что он, министр — из тех людей, которые умеют посмеяться, когда нужно.
— Какой ты, однако, веселый! — раздраженно сказал Мухтар-бей.
Министр, похоже, разглядел в глазах старого знакомого отвращение и испугался.
— А ты, как всегда, сама суровость. Улыбнулся бы хоть разок! — сказал он и, должно быть, тут же вспомнил, что Мухтар-бей улыбался, разговаривая с депутатами. — Ты попал в списки, снова будешь избран, снова будешь работать вместе с нами! А ведь думал, поди, что мы о тебе забыли! — в его голосе послышался упрек.
— Премного благодарен! — пробормотал Мухтар-бей и подумал, что снова сказал глупость.
Сзади неожиданно раздался смех; оба обернулись. Министр поспешил воспользоваться возможностью: сделал вид, будто обнаружил среди смеявшихся человека, которого долго искал и никак не мог найти, и покинул Мухтар-бея.
Глядя ему вслед, Мухтар-бей думал: «Стало быть, Исмет-паша спрашивал обо мне! А этот пытался выведать, что у меня на уме. В министерское кресло сел впервые. Теперь, видать, решил проявить расторопность… Но почему Исмет-паша обо мне спрашивал?» Повернувшись, Мухтар-бей посмотрел туда, где сидели болгарский премьер и Рефик Сайдам. «Смеются!.. Паша, наверное, сказал ему: „Передай Мухтар-бею, что мы снова включили его в списки, пусть не расстраивается!“ Вот он и сказал. В том, что меня переизберут, я и не сомневался. Но какой был смысл мне об этом говорить? Потому что всем хочется мира и спокойствия. Хотят, чтобы я целовался с типами из прошлого кабинета. Кто сообщил Паше о том, что я говорил неделю назад в коридоре меджлиса? Я тогда не сдержался… Слышали меня Хулуси, Сермет и Экрем. Сермет не сказал бы. Экрем?..» Он вдруг вздрогнул и пробормотал себе под нос: «Всех их ненавижу, всех презираю!» Он стоял в углу, в стороне от толпы гостей. «Всех презираю. Про каждого знаю, чего он стоит. Все вы рабы! Я тоже был таким, но теперь открыл глаза. И за это надо сказать спасибо Исмет-паше! Всем и всему знаю теперь цену!» К нему по-прежнему никто не подходил. «Исцеление разбитых сердец!..» Говорили, что Исмет-паша не решался поехать к больному Ататюрку в Стамбул из-за страха перед одним из его приближенных, Реджепом Зюхтю, который отличался крутым нравом. «А теперь решил с ними помириться!» Говорили также, что Реджеп Зюхтю сказал Ататюрку, что пристрелил Исмет-пашу, потому-то покойный в своем завещании и выделил средства на образование детей бывшего премьера — думал, что тот мертв. Вспомнив этот слух, Мухтар-бей повеселел. Потом увидел Бурханеттина Окая, депутата от Марата, и ему стало еще веселее. «Незадолго до прошлых выборов его предшественник умер, и его неожиданно включили в списки. Когда он поднялся на трибуну, чтобы принести клятву, то сказал: „Спасибо, что выбрали меня!“ Ему говорят: „Не мы, а народ тебя выбрал!“ А он: „Спасибо, что заставили народ меня вы-брать!“ Чтоб вам всем пусто было!» Взгляд Мухтар-бея против его воли все время возвращался к Рефику Сайдаму. «Смеется! Дела идут скверно, страна в нищете, а он смеется. Над чем смеешься-то? О стране бы лучше подумал!» Ему вдруг вспомнился друг будущего зятя, Рефик. «Книгу его напечатали, того министра в новый кабинет не взяли… Кое-какие другие изменения тоже, конечно, произошли. Но достаточно ли этих изменений? Разве можно ими удовлетвориться? Со всеми примирились, со всеми нашли компромисс. Не допустили к власти новые кадры. Только бы никто ни на кого не злился, только бы все шло как раньше, только бы никого не обидеть! Но я обижен! Я, Мухтар Лачин, стыдящийся своей смешной фамилии, выпускник Высшей школы гражданских чиновников, бывший губернатор Манисы, всех вас презираю! Я несчастен. Все, что у меня есть, — моя дочь. А всех вас, ваш жалкий мирок я…»
— Мухтар-бей, дорог ой, вы что же, на диете?
— Простите?
— На стол даже не смотрите. Давайте-ка пойдем и положим что-нибудь себе на тарелки.
Мухтар-бей посмотрел на партийного инспектора Ихсан-бея так, словно не узнал его.
— На тарелки?.. Но я не голоден.
— Да вы подойдите только к столу, как увидите, какие там блюда, сразу есть захочется. А то потом ничего не останется. Кстати, что вы думаете о болгарах?
— Я думаю… — начал Мухтар-бей и замолчал. Понял, что не придумал заранее, что можно бы сказать на этот счет, смутился и позволил инспектору увлечь себя к столу.
— По-моему, этот их пресловутый нейтралитет — не результат политических расчетов, а просто неизбежность. Сами посудите: король у них англоман, правительство настроено прогермански, королева — за итальянцев, а народ питает дружеские чувства к русским. Вы любите курицу? К тому же в Добрудже и в Македонии…
«Меня это все не интересует», — думал Мухтар-бей. Сначала он как будто даже позавидовал информированности Ихсан-бея, но потом сказал себе: «И этот тоже из них! Зачем он все это говорит? О, Шюкрю Сараджоглу со мной здоровается…» Мухтар-бей тоже поклонился министру иностранных дел. «Как я с ним поздоровался? Да, сдержанно. Впрочем, нет — согнулся в три погибели. И зачем я сюда пришел? Веду себя как фигляр какой-то. Блюда эти… Народ голодает, а тут объедаются. Эти пухлые, отвратительные женщины с голыми руками… Так и уплетают! Жены и дочери рабов… Нет, моя Назлы не такая! Пойду домой. Что сейчас делает Назлы? И горничной дома нет! Который час? Что он все говорит?..»
