— Степан Степанович, голубчик! — рассмеялась Илькнур. — Вы снова ошиблись. Теперь людей интересует не смысл жизни, а спасение родины!
Они любили время от времени повторять эту нехитрую шутку. Ахмет однажды сказал, что вокруг нее, по сути дела, строится вся русская литература.
— Эх, был бы у тебя самовар или печка-лежанка! — сказала Илькнур.
— Милая моя, здесь Турция! — весело ответил Ахмет. — Вокруг ничего настоящего, только скверные подделки!
— Это ты так думаешь.
— Ладно, ладно. Давай-ка посмотрим, что в этих тетрадях.
Глава 8
СТАРЫЕ ТЕТРАДИ
— Эту тетрадь я нашел сегодня утром. Давай посмотрим сначала, что написано в ней.
Илькнур открыла тетрадь и увидела пустую страницу.
— Там в начале, кажется, исписано несколько листов, — сказал Ахмет.
— А, твой отец тоже так делал. Писал справа налево, но порядок страниц — европейский.
— Думал-то он по-европейски, — усмехнулся Ахмет.
— Конечно, но… Мне казалось, что мы еще более европеизированы. А между тем твой отец был гораздо дальше от народа, чем мы с тобой.
— Старое заблуждение! Это то же самое, что считать прошлое раем на земле, — сказал Ахмет и смущенно прибавил: — Мы же читали Маркса.
— А знаешь, твой отец тоже его читал.
— Серьезно? В шкафу ни одной марксистской книги нет.
— Он пишет, что брал почитать у знакомого.
— Тогда почему не купил, когда был в Европе? Во Франции…
— О, так он потом ездил во Францию? — с интересом спросила Илькнур.
— Это было уже на моей памяти. Да, я ведь один из героев прочитанной тобой сказки! Но ты еще не посмотрела, что написано в этой тетради.
Илькнур перелистнула несколько страниц и улыбнулась.
— «Полвека в торговле»!
— Читай, читай! Это, по всей видимости, дедушка писал.
— Да больше почти ничего и нет. Одни и те же предложения по десять раз, и то неразборчиво. Почерк твоего отца гораздо понятнее. А тут такая скоропись… Разбирать арабские буквы очень сложно.
— Насколько я понимаю, ты собираешься писать диссертацию за рубежом.
— Давай не будем сейчас об этом, — сказала Илькнур и начала медленно читать: — «На этой фотографии вместе со мной Ниган… Поездка в Берлин была весьма поучительной… Фотография — замечательная вещь…» Ничего здесь нет. Давай лучше почитаем дневник твоего отца. Зачем он ездил во Францию?
— Откуда мне знать? Так, от нечего делать, наверное. О чем он пишет в дневнике?
— Рассказывает о своих мыслях и переживаниях. Он, кажется, был слегка глуповатым, но все же интересным человеком.
— Ладно, анализировать будем потом. Читай!
Илькнур начала читать:
— «13 сентября 1937, понедельник. Вчера ходил в Бешикташ, встречался с Мухиттином. Посидели в мейхане, поговорили. Посоветовать он мне ничего не смог, только посмеялся. После разговора с ним мне стало казаться, что обыденная жизнь — это грех, который я совершаю ежесекундно». Абзац. «Сегодня ездил в контору, просидел там весь день». — Илькнур захихикала.
— Да что тут смешного-то? — раздраженно спросил Ахмет. — Любой человек, мающийся из-за того, что у него полно времени, а занять его нечем, написал бы то же самое.
— Ты серьезно? — Илькнур, похоже, была разочарована, но все же продолжила читать, выискивая что-нибудь такое, что могло бы понравиться Ахмету: — «Почему мы такие? Почему мы не похожи на них? Почему мне нравится читать Руссо и Вольтера, а Тевфика Фикрета и Намыка Кемаля — нет?» — Илькнур подняла голову и посмотрела на Ахмета. — Что ты на это скажешь?
— Там всё в таком духе?
— Ну да, что-то вроде. Про события тоже пишет, конечно.
— И что же это за события? Походы в бакалейную лавку?
— Если тебе не интересно, зачем дал мне тетрадь?
— Не знаю. Думал, там будет что-нибудь занятное.
Илькнур снова начала читать:
— «Каждое утро берусь за газеты в надежде, что прочитаю о чем-то, что изменит мою жизнь». — Перевернула страницу. — «Я всерьез занялся чтением. Прочитал несколько книг по экономике и философии». — Снова перевернула страницу. — «Я перечитал все, что здесь написал. Из этих записей может сложиться неправильное представление о моей повседневной жизни. Большую часть времени я провожу с Перихан, с племянниками, с Айше и с мамой, в беседах и всяких мелких делах и заботах».
— Вот здесь он пишет правду, — сказал Ахмет. — Самая обычная, заурядная жизнь. Он был как раз из тех, кто барахтается на поверхности.
— Да, наверное, ты прав. Почему же тебе так хотелось узнать, что он пишет?
— Чужие дневники всегда вызывают интерес.
— Да. Я, кстати, задумывалась, не по этой ли причине мне нравится читать. Но в твоем отце есть какое-то привлекательное простодушие, пусть и смешанное с глупостью. Ты про него уже рассказывал, но мне хотелось бы узнать больше. И вот скажи-ка, где это видано, чтобы богатый торговец, отец семейства, живущий в уюте и достатке, вел себя так, как твой отец?
— В Турции такое случается сплошь и рядом.
— Ну-ка, приведи пример! Только не надо говорить о поклонниках искусства и отставных чиновниках, пишущих мемуары. Послушай, твой отец был торговцем и потерял все, что имел. Даже жену!
— Мама была права.
— Милый мой, мы разве об этом сейчас спорим? — мягко сказала Илькнур. — Давай я еще почитаю, и ты поймешь, что я права.
— Ну, читай, если тебе так хочется.
— «14 марта 1938, понедельник. Вчера вечером снова ходили к герру Рудольфу».
— Кто это такой?
— Немец. У твоего отца должны, наверное, где-то лежать его письма. Поройся в старых бумагах, может, найдешь. А еще он переписывался с Сулейманом Айчеликом.
— Да что с тобой такое? Откуда такой интерес к плесневелому старью?
Илькнур покачала головой, словно хотела сказать: «Мы же просто развлекаемся!», улыбнулась и продолжила читать: — «Рудольф снова цитировал Гольдерлина и высказывал свои мысли насчет духа Востока и планов Омера. Про меня тоже сказал кое-что. Посоветовал не отказываться от рационализма». — Илькнур снова подняла голову. — Ну что ты на это скажешь?
— Ничего не скажу. Прочитай про какие-нибудь события. Или, по крайней мере, про то, что он считал событиями.
— «Теперь вся моя жизнь зависит от того, какое будущее ждет составленный здесь проект развития деревни и всей Турции».
— Это он, наверное, написал в Кемахе?
— Точно! Ты знал, что он туда ездил?
— Мама рассказывала. Этот его проект был опубликован, книга вон там лежит.
