— Смешно, тебе не кажется?
— Почему? Мои тоже ходили к родителям Перихан свататься. И видишь, как славно все вышло. — Рефик улыбнулся жене. — Почему над этим обязательно нужно смеяться? Родители хотят познакомиться друг с другом, поговорить… Что в этом плохого?
«Нет-нет, ему меня уже не понять! — думал Мухиттин. — Жаль… Дружба умирает». А Омер? «Мне нравился его насмешливый характер, но я знаю, каким он станет… Он уже освоился в роли богатого красавца инженера. Не люблю я людей, которые умеют всем нравиться. Люблю тех, кто прячется по углам и ненавидит… Взять, например, этих двух вояк». Он был знаком с двумя курсантами военного училища, которые время от времени делали вылазку в Бешикташ, чтобы выпить. Они интересовались литературой, и Мухиттин думал, что произвел на них некоторое впечатление. «Зачем я до сих пор здесь сижу? Пойду! В крайнем случае поболтаю с теми курсантами. У нас с ними есть кое-что общее. Оттачиваем свою ненависть…»
К пристани, покачиваясь, подходил пароход из Каракёя, и все вокруг стали на него смотреть. Мухиттин сразу разглядел название и номер: «Халас-47».
— Как поживает твоя мама? Ты о ней совсем не говоришь.
— Хорошо поживает. Сидит дома. Ходит в гости, принимает гостей, ест, смеется, спит, дышит. Выращивает цветы в горшочках.
— Здоровье в порядке?
— Да.
— Она, помнится, жаловалась на почки?
— Ну и память у тебя.
— Отец у меня плох, — сказал Рефик и замолчал. Лицо его стало задумчивым и грустным.
— Что с ним?
— Ты ведь знаешь, у него был сердечный приступ. Легкие, кажется, тоже не в порядке. Он очень нехорошо кашляет. И слышит все хуже. В конторе он уже ничем не занимается. В последнее время стал совсем плох. Сердится, нервничает, сердце начинает болеть, да еще этот кашель… Память тоже начинает сдавать. Все забывает и поэтому сердится. Делами он больше заниматься не может. Осману пришлось ограничить его право подписи. Но хуже всего, что Осман теперь определяет, кому причитается сколько денег. Я тебе рассказываю, потому что меня все это очень расстраивает. Заботься о своей маме получше.
— Что поделаешь, старость! — сказала Перихан.
— Жаль, жаль, — пробормотал Мухиттин. «Я рано или поздно тоже таким стану — думал он. — И мой отец перед смертью сильно сдал. Потом раз — и всё. Все мы умрем. Я, если не стану хорошим поэтом, в тридцать лет убью себя сам. Это правильное решение. Чем жить дряхлым стариком, трястись в ожидании конца, дрожать над своей вставной челюстью — лучше самому бросить смерти вызов. Как я, однако, разволновался! Пришло время писать стихи, а я все сижу!»
— Ой, посмотрите на этого мальчика! — воскликнула Перихан.
Все повернулись и посмотрели.
Глава 12
ДЯДЯ И ПЛЕМЯННИК
— Сынок, я тебя никак не могу понять, — говорил Джевдет-бей. — Ну как можно увольняться из армии, когда у тебя такая должность и блестящие перспективы! Ты ведь, кроме военного дела, ничего не знаешь. Уволившись, чем ты будешь заниматься?
— Да торговлей же, дядя, милый, торговлей! — сказал Зийя. Он уже два часа пытался втолковать старику одно и то же.
— Но для этого нужен опыт. К тому же рынок только-только начал оправляться от застоя. И война, того и гляди, начнется. — Джевдет-бей тоже два часа твердил свое.
Племянник Зийя, напомнивший о себе поздравительной открыткой на Курбан-байрам, двумя часами ранее внезапно объявился в Сиркеджи, в конторе Джевдет-бея, и заявил, что собирается оставить службу и заняться торговлей. От дяди ему нужны были деньги. Джевдет-бей смотрел на племянника, которого не видел долгие годы, и пытался понять смысл этого неожиданного решения.
— Но зачем? В таком возрасте…
— Ах, дядя, я еще чувствую себя вполне молодым!
Но выглядел он не молодо, разве что в выражении лица проглядывало что-то детское, напоминающее о том испуганном ребенке, каким он был тридцать два года назад, когда умирал его отец. Но теперь в его лице читались еще и непонятные Джевдет-бею гордость и напор.
— Но на рынке сейчас застой. Ты, должно быть, лучше меня знаешь, что может начаться война. Для тебя самое время себя показать. Война — время для военных.
— А для торговцев?
— У нас в такое время руки связаны. Остается только сидеть с женщинами и детьми и ждать, пока все кончится.
— Но вы-то в последнюю войну не сидели и не ждали. Говорят, сахар в Стамбул возили!
— Дерзишь! Я этого не потерплю! Где ты слышал эти сплетни?
— Какие еще сплетни? Всем известно!
— Нет уж, говори напрямик! Что всем известно? Что я занимался торговлей сахаром, в том числе и в годы войны? Я это ни от кого и не скрываю!
— Все знают, что вы продавали сахар по завышенным ценам, — сказал Зийя и махнул рукой. — Впрочем, это меня не интересует.
— Подожди, подожди! Ты мой племянник, и мне обидно, что ты веришь слухам, которые распускают мои враги. Ты, конечно, не знаешь, что эти слухи распространяли те торговцы, которые привозили сахар по железной дороге. Так вот, знай, как все было на самом деле. Я ничего не продавал по завышенным ценам, да и не мог. Я сбывал товар по той цене, которая установилась на рынке. Что может поделать торговец в такой ситуации? Но где тебе это понять! Тебе бы только дерзить!
Зийя, не ответив, стал смотреть в окно на виднеющийся за низкими крышами Галатский мост и стоящий у пристани рядом с ним корабль. Джевдет-бей потянулся к сигаретной пачке, хотя свою послеобеденную сигарету уже выкурил.
Зийя вдруг заговорил:
— Не курите больше, дядюшка. Осман сказал, что нельзя, да и вы сами отлично знаете, что вам это вредно.
Джевдет-бей виновато спрятал пачку.
— Ладно, так какого же рода торговлей ты думаешь заняться?
— Об этом я еще не думал. Когда у меня будут деньги, я уж найду, что купить и продать.
— Вот, значит, какие у тебя представления о торговле!
— Конечно. Куплю в Германии железо, а не получится — так разживусь где-нибудь сахаром! — Зийя улыбался, неприятно и вызывающе. Он вовсе не был похож на почтительного племянника, просящего у дяди помощи. — Не сахар — так ткани, не ткани — так машины… В Турции вечно чего-нибудь не хватает. Не беспокойтесь!
— Беспокоиться о тебе — мое право! — жестко сказал Джевдет-бей.
— А-а-а! Я и забыл! — насмешливо протянул Зийя.
— Забыл он! Твой отец, умирая, поручил тебя мне! — Джевдет-бей вдруг понял, что зря это сказал. Племянник над ним смеялся. «Да, плохи мои дела! — подумал он. — Он в лицо мне дерзит, повторяет самые гнусные слухи, а я ему пытаюсь что-то втолковать». Прислушиваясь к ударам своего сердца, Джевдет-бей пробормотал: «Что поделаешь, что поделаешь…»
