— Да, отец поручил меня вам. Я помню те страшные дни. И тот день, когда вы приехали за мной в карете и отвезли в пансион, тоже помню. Я и сюда пришел, потому что верил, что просьба отца для вас не пустой звук.
— А! Вот видишь? Разве кто-нибудь, кроме меня, помог тебе в жизни? — Джевдет-бей продолжал гневаться, но все же немного оттаял.
— Никто мне не помог!
— То-то же. Не ценишь ты своего дядю! Посмотри, в каком он состоянии! — Джевдет-бей приложил руку к сердцу: — Если бы ты знал, как здесь болит! А неуважением и дерзостью ты ничего не добьешься!
— Да, об этом я не подумал. Как бы то ни было, я с вами согласен, знаю, что, кроме вас, помочь мне некому, и поэтому набравшись храбрости, пришел к вам просить денег. В долг. Как только получу прибыль — сразу верну.
Джевдет-бею пришла на ум новая мысль:
— А почему ты не хочешь дождаться пенсии?
— Тошнит меня уже от этой военной формы!
— Ай-ай, разве можно так говорить? У тебя же ведь и медаль есть! Сколько ты всего перенес, чтобы получить право носить эту форму! Ты даже был ранен при этой, как ее… При Сакарье!
[62]
Ты же гази! Разве гази к лицу говорить такие слова? Дождись пенсии!
— Столько я ждать не могу, — сказал Зийя безнадежно. — Мне деньги нужны!
— Как ты это легко говоришь, сынок! Думаешь, легко они достаются, деньги-то?
Зийя вдруг вскочил на ноги.
— Не знаю я, как они достаются! Откуда мне знать, если я всю жизнь служил в армии? — закричал он. — Но я хочу получить то, что мне причитается по праву! А как отстаивать свои права, я знаю!
— Какие права? Какие такие у тебя права?
— Какие именно, не знаю. Хотя нет, знаю. То, что вы заработали благодаря смерти моего отца…
— Твоему покойному отцу стыдно было бы такое слышать! Разве таким должен был стать его сын? Он был идеалистом, о деньгах не думал! Стыд-то какой! Твой отец сейчас в гробу переворачивается!
— Вот я и пришел получить то, что ему не досталось!
— Что? Что это значит? Почему сейчас?
— Да, сейчас. Я много думал. Мне сорок два года. Через двенадцать лет меня уволят на пенсию. И потом я на эту пенсию буду жить в съемном доме и выращивать на балконе цветочки. Я понял, что не хочу так жить. Решил переехать в Стамбул…
— Но ты же жил в доме этой, как ее… в доме своей жены? — спросил Джевдет-бей. «И имена, и слова забываю!»
— С ней я разведусь, — сказал Зийя и снова сел в кресло.
— Зачем? Зачем, сынок? Она ведь еще к тому же, кажется, больна!
— Да, больна!
— Значит, ты бросишь больную жену? — спросил Джевдет-бей и снова подумал, что не нужно было так говорить. На свою сообразительность он уже не мог полагаться, как когда-то.
— Я не сомневаюсь, что вам дела нет до моей семьи и жены. Иначе вы ей хоть немного помогли бы, когда я был на фронте.
— Я ли не помогал? Аллах свидетель, я ли не помогал?!
— Не помогали! Если не считать, конечно, тех грошей, что вы ей швырнули, чтобы отделаться.
Джевдет-бей хотел было рассказать, что это были за «гроши», но ему стало стыдно, да и сил не было. «Нехорошо, нехорошо это…» — пробормотал он и начал кашлять. Кашляя, думал: «Какие такие права? Откуда он это взял? Когда он был маленький, жил у меня. В военном училище учился на мои деньги, на каникулы опять-таки приезжал ко мне… Как я скверно кашляю!» Джевдет-бей пытался подавить кашель и с досадой думал, что племянник наверняка решит, что кашляет он нарочно. В конце концов с кашлем удалось справиться, но лицо у Джевдет-бея стало кирпично-красным. Усталость и чувство вины мешали думать. Он сидел и гадал, чем все это может закончиться.
Наступила долгая тишина. Джевдет-бею не хотелось самому снова начинать разговор, племяннику, кажется, тоже.
Потом Зийя встал, оперся руками о письменный стол, за которым сидел Джевдет-бей, и наклонился к нему. Джевдет-бею стало не по себе.
— Говорите, дядя: дадите вы мне денег или нет? Когда я был ребенком, вы плохо обо мне заботились. Теперь вы передо мной в долгу Джевдет-бей медленно, с расстановкой произнес:
— Я всегда думал, что выполнил свой долг сполна. И должником себя не чувствую. Все, что от меня зависело, я сделал, и даже больше.
— Сделали, говорите? Если бы не отец, как бы, интересно мне знать, вы смогли достичь такого успеха?
— Да при чем тут твой отец?
— Если бы не мой отец и не такие, как он, ни революции восьмого года, ни республики не было бы!
— Что ты такое говоришь? Где ты набрался таких глупостей? Или ты забыл, что твой отец умер за три года до революции? Опомнись! И прошу тебя, не надо ворошить прошлое. Я всегда помогал твоему отцу. А он, между прочим, вел уж больно веселую жизнь. Алкоголь немало способствовал его ранней смерти. Да и вообще, знаешь ли ты, как я трудился, чтобы пройти путь от дровяной лавки до этой конторы? Молчишь? Нечего сказать? Потому что вбил себе в голову какие-то глупости и теперь оскорбляешь меня и дерзишь! — Говорить так громко было очень утомительно. Джевдет-бей перевел дух и вдруг спросил: — Зачем это тебе нужно? Влюбился, что ли?
— Да, — ответил Зийя с растерянным видом — должно быть, смутился, не ожидал такого вопроса.
Снова наступило молчание. Зийя сел.
Джевдет-бей тоже растерялся. «Наверное, в конце концов я скажу, чтобы выдали ему деньги». Он смотрел на этого человека, вдруг решившего, что ему надоела жена, служба и вообще та жизнь, которую он вел, и отправившегося к дяде в надежде выманить денег, и думал, что мораль и старые обычаи для молодого поколения теперь пустой звук. При этом он понимал, что мысли эти — типично стариковские, печальные и желчные.
— Дадите вы мне денег или нет? — спросил Зийя. От недавнего виноватого вида не осталось и следа.
Джевдет-бей снова заволновался:
— Я не знаю, сколько тебе нужно. К тому же я теперь уже не все здесь решаю.
— Опять вы пытаетесь меня заговорить. Не думайте, что от меня удастся легко отделаться! — проревел Зийя.
— Потише! Не кричи, сделай милость!
— Все-то вы думаете, как от меня отделаться! И в военное училище меня поэтому отправили!
— Но ты ведь сам хотел быть военным!
— А вы этим, конечно, воспользовались, потому что хотели от меня избавиться. Рядом с дочкой паши, которую вы себе отыскали, мне места не было, не так ли? И вы засунули меня в военное училище. Подождите, я уж договорю! Если мне случалось раз в месяц приехать к вам в Нишанташи, вы морщились, будто кислого съели, и совали мне в карман курушей
[63]
пять. За столом всегда сажали с краю, словно прислугу. В конце концов я поклялся, что ноги моей в вашем доме больше не будет!
