— Вот как? И что заставило тебя так подумать?
— Вот уж не знаю, как такие вещи становятся понятны. Может быть, дело в самой помолвке. Может быть — в выражении твоего лица.
— Нет, ты ошибаешься! — почти закричал Омер. — Я стал теперь еще более честолюбивым, я хочу добиться от жизни еще большего, чем раньше! Но сейчас я настолько в себе уверен, что не вижу необходимости кричать об этом на каждом углу. Настолько! Поэтому стараюсь вести себя тише. Так что ты ошибся!
— Нет, я не думаю, что ошибся, — сказал Мухиттин холодно и отстраненно.
— А вот и ошибся! Ты хоть знаешь, сколько денег я заработал за этот год? Сорок тысяч. Да! И даже больше. А в следующем году заработаю больше в два раза. Я договорился с двумя недавними выпускниками инженерного училища, что…
— О чем беседуете? — спросил Рефик, входя в гостиную с самоваром в руках.
— Омер рассказывает, какой он честолюбивый.
— Именно! А еще я хотел тебя, Мухиттин, кое о чем спросить. Как насчет самоубийства в тридцать лет? Покончишь с собой или как?
— Подождите немного, я сейчас схожу за чашками и вернусь, — сказал Рефик. Он радовался, что все идет, как он хотел, — между друзьями, как всегда, начался спор.
— Увидишь, — сказал Мухиттин. — В свое время увидишь.
— Да нет, ты не сможешь этого сделать. Я тебя хорошо знаю. Сначала ты дашь себе отсрочку, потом придумаешь какой-нибудь предлог себя не убивать. Например, скажешь, что в Турции не понимают ценность человеческой жизни или что надо подумать еще год-другой.
— Да подождите вы, я сейчас вернусь, и будете дальше разговаривать! — сказал Рефик и убежал на кухню. Ему не хотелось упустить ни слова из этого спора. Прибежав назад с чашками в руках, спросил: — Ну, так о чем вы там говорили?
Глава 17
ПОЛВЕКА В ТОРГОВЛЕ
Джевдет-бей сидел в плетеном кресле в саду за домом, под каштаном, и, не нагибаясь к земле, следил за бегающим у корней муравьем. Лето еще не наступило, но уже было жарко. Солнце терпеливо освещало сад спокойным ярким светом. День был праздничный — девятнадцатое мая.
[72]
После обеда вся семья собралась в саду вокруг Джевдет-бея.
Как всегда, первой пришла и села в кресло рядом с мужем Ниган-ханым. Желая выяснить, куда смотрит Джевдет-бей, она взглянула на корни каштана, но муравья, по всей вероятности, не заметила, потому что стала говорить о том, что горничная забыла начистить Джевдет-бею ботинки. Потом показался Осман — он, по обыкновению, шел медленно и степенно, задумчиво глядя под ноги. Во рту у него была сигарета — он-то мог курить когда и сколько захочет. Вслед за Османом пришла Нермин с детьми. Дети пошли гулять по саду, жуя на ходу сливы. Потом из кухонной двери показались Рефик с женой. У Перихан был такой большой живот, что боязно смотреть. В ее присутствии Джевдет-бей теперь начинал говорить тихо и двигаться осторожно, словно опасаясь разбить что-то хрупкое. Когда Перихан дошла до плетеного кресла и села, Ниган-ханым облегченно вздохнула и обратилась к Джевдет-бею:
— Один из твоих диковинных цветов распустился, ты видел?
Джевдет-бей покачал головой. «Ocimum что-то там… Не могу вспомнить…»
— Ocimum granimus! — сказал он наконец. Название он выдумал, но никто этого не понял, и он, заметив это, обрадовался. Утром было то же самое: Ниган-ханым спросила про какое-то растение, а Джевдет-бей сказал первое название, которое пришло ему в голову. Эти латинские названия он учил, чтобы показать, что память у него не ухудшается. Все восхищались и удивлялись, как он может их запоминать, — или делали вид, что удивляются и восхищаются. Но когда у него вдруг не сразу получалось вспомнить имя своей жены или детей, они уже не улыбались, как раньше.
— Ох, и устала я! — вздохнула Нермин и посмотрела на Османа. — Все утро копалась в сундуках!
Весенняя жара началась уже давно, но в доме еще продолжали убирать в сундуки зимние вещи и доставать летние. Начали готовиться и к переезду в летний домик на Хейбелиаде. Джевдет-бей впервые в жизни наблюдал за весенней суетой, оставаясь дома: выбрасывали не пережившие зимних морозов цветочные горшки, чинили плетеные кресла, в некоторых комнатах на первом этаже покрывали свежей известкой потолки, обрубали часть увивающего заднюю стену дома плюща, чтобы в комнаты не заползали насекомые, приводили в порядок сад. В доме уже давно стоял странный запах, к которому Джевдет-бей никак не мог привыкнуть, — запах нафталина.
Послышались унылые звуки фортепиано.
— Кто же играет сразу после еды? — недовольно сказала Ниган-ханым. Ей хотелось, чтобы Айше вместе со всеми своими подружками пошла смотреть парад на площади Таксим, но та воспротивилась — при некоторой поддержке Джевдет-бея.
«Ну что ты, дорогая, пусть поиграет, если ей хочется!» — хотел сказать Джевдет-бей, но промолчал. Стал искать взглядом своего муравья, но тот уже куда-то убежал. Тогда он откинул голову на спинку кресла и стал прислушиваться к разговорам, но ничего не мог разобрать. Рефик и Перихан перешептывались, что-то бормотал Осман.
Когда принесли кофе, Джевдет-бей закурил. Ниган-ханым недовольным, укоряющим взглядом посмотрела на мужа. Они хотели лишить его и этих трех сигарет в день. «И зачем? — подумал Джевдет-бей и улыбнулся сам себе. — Потому что беспокоятся о моем здоровье. Хорошо, а зачем нужно здоровье? Чтобы дольше жить… А если я не смогу курить, зачем тогда жить?»
— О чем задумались? — спросила Нермин.
Сначала Джевдет-бей попытался принять печальный и озабоченный вид, будто думает о чем-то очень серьезном, и протянул:
— Да так… — но потом вдруг разозлился на себя за притворство и пробормотал: — Ни о чем я не думаю.
Вскоре Ниган-ханым позвала гуляющих по саду внуков, а Нермин велела им идти наверх и ложиться спать. Перед тем как они ушли, бабушка ласково их расцеловала. Кажется, они хотели подойти и к дедушке, но он выглядел слишком задумчивым.
— Ах, пожалуйста, не докуривай ты до самого кончика! — сказала Ниган-ханым, показывая на окурок в руке мужа. Заметив по его лицу что он разозлился, решила сменить тон: — Ты сейчас пойдешь вздремнуть, да?
— Нет! Я буду работать.
— Как знаешь.
«Да, я знаю!» — кипятился про себя Джевдет-бей. По правде говоря, ему хотелось лечь поспать, но ласковый голос жены разбудил в нем дух противоречия. «Больше днем спать не буду! Говорил ведь уже!» Он решил немного прогуляться по саду, чтобы разогнать сон, а потом пойти наверх работать.
Уже два месяца Джевдет-бей трудился над своими мемуарами. Он понял, что ходить в контору теперь незачем. Все решения принимались без него, его мнением не интересовались, даже чтобы просто потешить самолюбие старика, а если он свое мнение все-таки высказывал, его выслушивали, но поступали все равно по-своему. Вскоре после того, как Осман взял личные расходы отца под свой контроль, Джевдет-бей заявил, что отныне хочет работать дома. Все этому решению обрадовались и стали говорить, что оно пойдет на благо его здоровью. Ниган-ханым была довольна, что муж теперь не будет изнурять себя мыслями о делах и подниматься каждый день пешком на шестой этаж (в здании, где теперь находилась контора, не было лифта), а все время будет рядом с ней. «Но я не все время рядом с тобой, я работаю! — думал Джевдет-бей. — Работаю, пишу воспоминания, делюсь своим опытом с теми, кто будет заниматься торговлей после меня!» Он поднялся с кресла и, желая уйти подальше от взглядов сидевших под каштаном, направился в глубь сада.
