— Чего же ты ждал? — пробормотал Рефик.
— Все у тебя в порядке. Я-то думал, случилось что-то такое, от чего человек на самом деле становится несчастным. Ну, не знаю, например, ребенок заболел. Или ты влюбился в другую женщину Или компания разорилась. Или жена обманывает. Что-то в этом духе. Но у тебя нет ни малейшей причины быть несчастным. Такой голос и такое лицо, как у тебя, действительно могут быть только у несчастного человека. Но ведь у тебя в жизни одно сплошное счастье. Спокойная, беззаботная, гладкая жизнь! А в таком случае… — Мухиттину хотелось кое-что сказать, но он заставил себя замолкнуть. Потом передумал и все-таки договорил: — В таком случае я вот что скажу: с жиру ты бесишься!
Рефик оторопело посмотрел на друга:
— Вот, значит, что ты мне хочешь сказать!
— Что поделать. И учти, другие тебе скажут то же самое. Потому что никого ты своей историей не разжалобишь. Всем хочется, чтобы такие люди, как ты, были счастливы. Никто тебя не поймет. Всё у человека есть, а он еще и жалуется! Никто этого не поймет, никого твоя история не заинтересует.
— Тебя, стало быть, тоже?
— Ты так не говори! — крикнул Мухиттин, но собственный голос показался ему неискренним, и он испугался. — Сколько лет уже нашей дружбе!
— Но ничего обнадеживающего ты все равно не сказал. Когда я сюда шел, думал: Мухиттин поэт, он что-нибудь придумает…
— Займись чем-нибудь новым, — с безнадежностью в голосе предложил Мухиттин.
— Я занимаюсь! Читаю книги. Сейчас читаю Руссо, «Исповедь» произвела на меня большое впечатление… — Он замолчал, а потом смущенно прибавил: — Начал вести дневник.
«Ничего себе! Дневник! — подумал Мухиттин, стараясь сдержать улыбку. — Все эти слова о жизни, пошедшей под откос, о том, что он несчастлив, о потерянной гармонии… Теперь я понял, что с ним такое. Женился, обзавелся ребенком, потерял отца… Наверное, думает, что начал стареть, и чувствует, что жизнь прошла зря…»
— Ты, должно быть, думаешь, что начал стареть?
— Может быть… Хотел бы я быть поэтом, как ты!
— Э, да кто ж тебе мешает?
— И правда.
Мухиттин снова почувствовал волнение. Посмотрел на друга с нежностью, но тут же понял, что теперь не сможет относиться к нему по-старому. Образ Рефика, существовавший в его голове, был запятнан. «Хочет, ничем за это не заплатив, придать своей жизни глубину!» Ему захотелось сделать Рефику больно.
— Послушай, дружище. Тебе просто скучно, вот и все. Чтение — это хорошо, но ты можешь найти себе и другие занятия. Собирай марки, играй в шахматы, найди себе новых партнеров для покера, ходи на футбол, займись фотографией! Что бы еще придумать? Можно что-нибудь коллекционировать… Да полно всяких занятий!
— Вот, значит, что ты мне советуешь? — В голосе Рефика звенела обида. — Марки собирать? Больше ничего не придумал?
— Нет. Давай-ка выпьем еще вина. Эй, братец, нам еще по бокалу!
Глава 22
ДНЕВНИК, ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
13 сентября 1937, понедельник
Вчера ходил в Бешикташ, встречался с Мухиттином. Посидели в мейхане, поговорили. Посоветовать он мне ничего не смог, только посмеялся. После разговора с ним мне стало казаться, что обыденная жизнь — это грех, который я совершаю ежесекундно.
Сегодня ездил в контору, просидел там весь день. Вечером слушал дома радио. Читал «Исповедь» Руссо, но без удовольствия. Что мне делать? Иногда думаю: хорошо бы я мог верить в Аллаха. Перечитал стихи Мухиттина и, по правде говоря, ничего в них не нашел.
23 сентября
Ездил в контору. Когда вернулся домой, было очень тоскливо. Открыл наугад «Исповедь», почитал немного. На душе, как ни странно, стало легче. Прежде чем пойти спать, просмотрел газеты и сейчас делаю эту запись в дневнике.
Исмет-паша ушел в отставку по состоянию здоровья. Премьер-министром стал Джеляль Баяр.
[76]
29 сентября, четверг
Праздник! После обеда прошлись с Перихан до Таксима. На обратном пути поссорились. Она стала упрекать меня в том, что я все время хмурюсь и постоянно чем-то недоволен, а чем — не говорю. Прямо на улице расплакалась. Пытался ей объяснить, что ни в чем ее не виню, но не получилось. Я понимаю, что отличаюсь от других мужей не в лучшую сторону.
7 ноября
Сегодня в конторе говорили с Османом о делах компании: о том, что прибыли по сравнению с прошлым годом получено значительно больше, о том, что нужно как можно быстрее завершить строительство нового склада, и еще о том, что после смерти отца бухгалтер Садык начал делать в записях маленькие осторожные ошибки в ущерб компании и к своей выгоде. Осман считает, что нам нужно полагаться в первую очередь на экспорт. Я сказал, что в компании все работает как часы и это очень важно. Осторожно намекнул, что, может быть, не буду больше ходить в контору, но Осман ничего не понял. У входа в контору и у себя в кабинете он повесил фотографии отца.
23 ноября, среда
Я словно рыба, вытащенная на сушу. Заставляю себя ходить в контору, потому что так нужно. Всей душой отдаюсь работе, пытаюсь забыть, кто я, и не думать о том, что мне нужно что-то делать. Но совесть не дает покоя… Дома брожу как пьяный. Пытаюсь читать, но не могу сосредоточиться.
23 ноября
Должно быть, из-за этих мук совести и чувства вины я больше похож на христианина. Иногда я думаю, что для того, чтобы вернуть в жизнь утраченную гармонию, нужно обо всем позабыть. Езжу в контору, возвращаюсь усталым. Каждый вечер говорю себе: всё, больше я туда не поеду! Утром думаю: съезжу ненадолго и вернусь. Но дома нечего делать и не о чем думать. Вот и отдаюсь всецело делам компании.
4 декабря
Сегодня гуляли с Перихан и на углу у полицейского участка повстречались с Саитом Недимом. Он выгуливал свою собаку. Увидев нас, он, кажется, не очень обрадовался. Постояли, поговорили немного. Я думал о том ужине и о его речи с рюмкой ликера в руке. Почему мы такие? Почему мы не похожи на них? Почему мне нравится читать Руссо и Вольтера, а Тевфика Фикрета и Намыка Кемаля — нет? Почему я такой?
13 декабря, понедельник
Ходил в контору. Пришло письмо от Омера. Он пишет, что проведет зиму в Кемахе… Свадьбу перенес на весну. Работает в туннеле, очень устает, забывает обо всем на свете. Я решил написать ему ответ, но так ничего и не написал, потому что в голову лезло только мрачное и плохое. Отложил письмо и взял дневник. Сижу сейчас в кабинете и пишу. Я здесь все привел в прежний вид. Мама в первое время после смерти отца устроила тут что-то вроде мечети. Теперь снова все как было. По вечерам закрываюсь тут и клюю носом. Пишу, строю планы, иногда беру из шкафа какую-нибудь книгу. Читаю Вольтера, «Красное и черное» или, как сегодня, возвращаюсь к «Исповеди» и думаю, почему этого духа просвещения нет ни во мне, ни в одном из моих знакомых. Да и ни у одного турецкого писателя я этого духа не встречал. Я потерял надежду, я недостоин и инертен, но почему в Турции все так? Все словно уснули… Дождь пошел.
