— Вы признавали, что Гольдерлин прав! — продолжал говорить о своем герр Рудольф. Его явно задели слова Омера, который прежде против мнения поэта не выступал. Выходя из комнаты, чтобы принести еще чаю, он прибавил: — Вы нанесли мне удар в спину!
Вернувшись в комнату с подносом в руках, немец снова заговорил:
— Вот вы сказали, что я хочу комфорта. А чего мне здесь не хватает? Генератор есть, прислуга на месте. Разве это не спокойная жизнь? А вы, Растиньяк этакий… Эх!
С улицы донесся волчий вой.
— Ложитесь-ка вы сегодня здесь! — сказал герр Рудольф, подошел к окну и стал вглядываться в темноту, заслонив глаза от света руками.
— Нет, мы не останемся в доме, где нас, турок, унижают! — заявил Омер.
Рефик не мог понять по голосу друга, серьезен тот или шутит, но видно было, что герр Рудольф очень задет. Он отошел от окна и гневно воззрился на Омера. Лицо у него было Совершенно красное — не потому, что он был упитанным немцем, а от обиды и раздражения.
— Вот вам нравится называть себя Растиньяком. А я скажу, что не выйдет из вас никакого Растиньяка! — Он уселся в кресло, нервно покрутил в руках трубку, зажег ее и замолк, опустив голову. Потом заговорил снова: — Не выйдет из вас Растиньяка. Моя родина находится в конце пути, а ваша — в начале. То же самое и с душой. Ваши души молоды, потому что их только что осветил тот свет, о котором я говорил. Но повзрослеть, окрепнуть им не удастся… Как могут прорасти на твердой, безжалостной почве Востока семена вашего растиньячества — ума не приложу. Если бы у вас еще были какие-то нравственные переживания, как у Рефик-бея… Что это вы на меня так смотрите?
— Вы продолжаете нас унижать! — жестко сказал Омер. — Я не хочу вас слушать. Не понравилось вам, что я вас назвал «фоном», вот вы и несете что в голову взбредет.
— Это все вовсе не взбрело мне в голову. Я о вас беспокоюсь. Мне-то уже за сорок, и я знаю, что буду делать дальше. Поселюсь в каком-нибудь американском городке, буду работать потихоньку, читать, слушать музыку. А вот вы… На этой земле вашей жажде деятельности применения не найдется. Потому что, сдается мне, эта земля еще не очищена от сорной травы и терний… Герой Бальзака вырос в стране, пережившей кровавую революцию. А здесь? Здесь царь и бог по-прежнему Керим Наджи. Богатый помещик руководит строительством железной дороги. Он и землевладелец, и подрядчик, и депутат меджлиса… А на вашу долю, друг мой, ничего не осталось. Ха-ха. Если вся земля покрыта сорняками и колючками, что вы будете завоевывать, герр Завоеватель?
— Я знаю, что мне делать! — сказал Омер. — Знаю! А вы не знаете, так и молчите себе.
Герр Рудольф замолчал, но выражение лица у него по-прежнему было нервное и обиженное. Не налив в свою чашку чаю, он наполнил ее коньяком и стал пить быстрыми глотками. Все молчали.
— Вьюга все не унимается! — сказал наконец Омер и мирно зевнул, как будто никакого неприятного разговора только что не было, потом встал и предложил: — Может, послушаем немного музыку? Не поздно, герр? Если хотите, мы пойдем.
— Нет уж, сидите, прошу вас, — сказал герр Рудольф. Лицо у него все еще было напряженное. — Если хорошенько поищете, сможете найти Берлин. Они сейчас часто вальсы играют.
Омер принялся настраивать радиоприемник и вскоре нашел, что искал. Комнату наполнили нежные, располагающие ко сну звуки медленного вальса.
— Вы ведь на самом деле не думаете, что я хотел вас унизить? — быстро спросил герр Рудольф.
— Не думаю. Но вы меня задели! — Омер немного помолчал и прибавил: — И признайтесь все-таки, что кое-что здесь вызывает у вас презрение!
— Вызывает! Керим Наджи и вызывает. Он мне отвратителен. Рабочие, мастера, субподрядчики — все им восхищаются. Восторженно рассказывают о нем всякие истории — прямо как про моего отца рассказывали. Все в него влюблены. Все-то в нем прекрасно: и красивый, и богатый, осанка благородная, в седле сидит как влитой! Сами же у него в рабстве, а любят! А что он делает? Ровным счетом ничего! Владеет бескрайними землями под Эскишехиром. Но какой он замечательный человек! Депутат! Превосходный стрелок! Как он умеет приласкать своих рабов! А те рады слагать о нем легенды. Пропади эти легенды пропадом! Мы живем в век разума! Почему же люди до сих пор готовы восхищаться этими темными силами?
— Я не восхищаюсь, — сказал Омер. — Мне этот самодовольный, фальшиво-добродушный тип тоже отвратителен!
— Вот что чуждо здесь моей душе. И разум никак не может привыкнуть… Шут на него спину двенадцать часов в сутки, а потом его же превозносят. Какой он скромный, как замечательно сидит в седле… Верят ему… И работают-то, похоже, именно потому, что любят и верят. Этого я понять не могу. Вот в Америке такого нет. Там люди тоже работают, но не молятся на своих работодателей! Работают, потому что знают, что иначе не проживешь. Возможно, здешние рабочие благодаря своей вере в хозяина и чувствуют себя более счастливыми, но к этим восторженным легендам, к этой лжи я никак не могу привыкнуть. Понимаете ли вы меня? Мне хочется, чтобы повсюду царствовал разум. Как я могу вас презирать? Я презираю только Керима Наджи…
— И правильно делаете! — сказал Омер.
— Смейтесь, смейтесь… Вы так в себе уверены, но…
— Знаю-знаю, вы недавно проговорились — вам завидно, что у меня молодая душа! Завидно, что во мне живет дух завоевателя или, по крайней мере, что я могу об этом с такой уверенностью говорить. Потому что вы таким быть уже не можете. А хочется!
— Дружище, ну хватит уже! — попросил Рефик. Ему не хотелось, чтобы спор разгорелся снова.
— Не бойтесь, я не сержусь, — сказал герр Рудольф. — Я не буду сердиться, даже если он снова назовет меня «фоном». Потому что я его хорошо знаю…
— Конечно, назову! — сказал Омер, однако выглядел он миролюбиво. — Кстати, как вы смотрите на то, чтобы сыграть еще партию в шахматы? — Заметив, что немец взглянул на Рефика, добавил: — Не бойтесь, он не возражает. Он будет пить и думать о своем: о любимом доме, о любимом Стамбуле… А мы с вами тем временем сыграем. Рефик, ты не обижаешься?
— Нет-нет. Играйте, конечно.
— Сыграем, а после мы здесь переночуем, хорошо?
— Прекрасно! — воскликнул герр Рудольф и запнулся, будто сказал что-то неуместное. — Мир бурлит, а мы в шахматы играем! Да… Но что случилось с Австрией, то случилось. Мы-то что могли поделать?
Глава 29
ДНЕВНИК, ЧАСТЬ ВТОРАЯ
14 марта 1938, понедельник
Вчера вечером снова ходили к герру Рудольфу Засиделись допоздна, пили коньяк. Из-за бурана остались ночевать. Омер с Рудольфом играли в шахматы и, как всегда, говорили друг другу колкости. Потом мы стали беседовать. Рудольф снова цитировал Гольдерлина и высказывал свои мысли насчет духа Востока и планов Омера. Про меня тоже сказал кое-что. Посоветовал не отказываться от рационализма. Что такое этот рационализм? Умение отделять мысли от чувств и желаний? Кажется, он немножко иронично относится к моему увлечению Руссо. Но я понимаю, что он хочет сказать, когда говорит о просвещении, и согласен, что между мной и землей, на которой я живу, существует разлад. Как интересно разговаривать с этим немцем! Буран со вчерашнего дня не стих. Я все время думаю об одном: когда и как я вернусь домой?
