— Вы ведь Мухиттин Нишанджи, не так ли? — спросил незнакомец. — Я вас узнал!
Вглядываясь в его лицо, Мухиттин поспешно обшарил память, как обшаривают карман в поисках затерявшейся монетки, но так и не вспомнил, где он мог видеть этого человека. В замутненном ракы сознании мелькали только невнятные смутные образы.
— А вы, конечно, меня не узнали. Вы меня не знаете, а вот я вас знаю, потому что был знаком с вашим отцом. Кроме того, я однажды видел вас, когда вы выходили из издательства Халита Яшара. Халит-бей мне потом о вас рассказал и дал вашу книгу. Да, я ее читал. Но я забыл представиться: Махир Асаф. Или Махир Алтайлы. — И новый знакомый Мухиттина, застенчиво улыбнувшись, протянул ему руку.
— Очень приятно, — сказал Мухиттин, пожимая большую твердую ладонь.
— Я уже упомянул, что был знаком с вашим покойным отцом, — продолжал Махир Алтайлы. — Мы вместе служили в Седьмой армии, вместе воевали в Палестине. У вас было право взять фамилию Нишанджи!
— Наверное, Нишанджиоглу было бы лучше, — пробормотал Мухиттин, вспомнив, по какой дурацкой причине выбрал эту фамилию.
— Какая разница? Главное, что вы сын турецкого солдата и не забываете об этом. Да, я понимаю, о чем вы думаете. — Махир Алтайлы неприязненно сморщился и махнул рукой куда-то в глубь мейхане. — В подобное место, Мухиттин-бей, я зашел впервые не помню за сколько лет. И то, что я здесь увидел, меня очень огорчило. Эти люди… Я вам не надоедаю?
— Нет-нет, прошу вас, — сказал Мухиттин. Ему уже стало скучно. Сейчас придется препираться с этим поборником нравственности… И все-таки в словах собеседника было что-то, вызывающее любопытство. Да и к тому же это был один из двух с половиной сотен человек, прочитавших его книгу.
— Тогда я, с вашего позволения, покину вас на секунду. — Махир Алтайлы отошел к соседнему столику что-то сказал сидевшему там человеку и вернулся. — Меня чуть ли не силком сюда затащили. Я шел с работы домой… Здоровье у меня уже не то, чтобы в армии служить. Теперь я работаю преподавателем литературы в лицее «Касымпаша». А вы инженер, не так ли? — И он снова улыбнулся с видом всезнающего мудреца, для которого мысли других людей — открытая книга.
— Да, — ответил Мухиттин, гадая, что еще может знать о нем этот школьный учитель. Потом вспомнил, что в аннотации к сборнику было упомянуто, что автор — инженер.
— Так вот, увидев здешних людей, я очень огорчился. Не подумайте, что я святоша: сам пил по молодости лет. Но меня, турка, очень печалит это бездушие, эта атмосфера безверия!
«Меня, турка…» — подумал Мухиттин, начиная кое-что понимать. Ему стало не по себе, захотелось встать и уйти в комнату с красной лампой, остаться наедине с собой.
— А потом я заметил вас и узнал. Вот, сказал я себе, сидит крепкий, здоровый молодой человек, но он несчастен! Смейтесь, если хотите, смейтесь, не стесняйтесь. Но ведь вы и в самом деле несчастны, не так ли?
Уверенный вид собеседника разозлил Мухиттина. Он хотел сказать «нет!», но почему-то не смог и промолчал.
— Да, я знал, что вы несчастны, — улыбнулся Махир Алтайлы и тут же, словно бы поняв, что говорить такое с улыбкой неуместно, погрустнел и стал чрезвычайно серьезным.
— Ну почему, почему такой молодой человек должен быть несчастным? — сказал он печальным голосом.
Мухиттин вдруг заволновался. Он понял, что если позволит этому школьному учителю и дальше читать мораль, то окончательно потеряет уверенность в себе. Ему захотелось сказать, что он опаздывает на важную встречу, или придумать какой-нибудь другой предлог, чтобы уйти, но непонятное оцепенение не давало раскрыть рот. Было даже любопытно, что Махир Алтайлы скажет дальше.
— Я читал ваши стихи. Прочитал их, вспомнил выражение вашего лица, когда вы шли от издателя, и понял, что вы несчастны. Способный и несчастный поэт… На первый взгляд у вас есть все, чтобы писать замечательные стихи! Но кое-чего все-таки не хватает. Идеалов не хватает! В вашей жизни нет идеалов!
«Идеалы?» — думал Мухиттин, пытаясь сообразить, какие ассоциации вызывает у него это слово. Зийя Гёкальп…
[78]
Старые стихотворения «национальных поэтов».. Книги для чтения, которые приносил из школы племянник… Некоторые газетные статьи, чьи авторы были настолько глупы, что не могли замаскировать своего лицемерия… И прочая смехотворная ерунда.
— Вы когда-нибудь задумывались о том, что вы турок? — спросил Махир Алтайлы.
Мухиттин улыбнулся. Потом понял, что впервые допустил непочтительность к собеседнику, захотел сказать что-нибудь такое, что тому было бы приятно услышать, ничего не придумал и сказал только, что выпьет еще рюмочку ракы. Подошедший на оклик Мухиттина официант посмотрел на него с некоторым удивлением: он привык, что этот клиент всегда заказывает только одну рюмку и блюдце с каленым горохом.
— Вы когда-нибудь задумывались о том, что вы турок? — повторил свой вопрос учитель и посмотрел на Мухиттина внимательно и серьезно, словно хотел сказать: «От того, что ты сейчас скажешь, зависит мое мнение о тебе: буду ли я тебя хвалить, как только что, или презирать!»
Мухиттину захотелось поставить собеседника на место, сказав ему что-нибудь резкое, но все же не настолько обидное, чтобы тот сразу в гневе встал и ушел. Но придумать ничего не мог и в конце концов выдавил из себя:
— Думал, ну и что из этого?
— Я знал, что вы так скажете, — печально, но без обиды сказал Махир Алтайлы и снова стал похож на многое повидавшего добродушного старика. — Однако причина вашего несчастья именно в том, что вы никогда всерьез не задумывались о том, что вы не кто-нибудь, а турок. А ведь вы настоящий турок, я в этом не сомневаюсь, я знал вашего отца! Это очень важно. Вот он, тот идеал, который должен вас вдохновлять! — И он решительно уперся указательным пальцем в стол.
Мухиттин посмотрел на толстый палец Махира Алтайлы, потом поднял голову и взглянул собеседнику в лицо. Он понял, что не может сердиться на этого добродушного, снисходительного, улыбчивого школьного учителя, пусть и находит его смешным и глуповатым. Однако важнее было другое: он чувствовал симпатию к этому человеку, неожиданно подошедшему к его столику читавшему его стихи и пытающемуся сейчас что-то ему втолковать, не боясь показаться смешным. «Теперь я понял: это пантюркист, вот кто это такой!» Неожиданную симпатию к новому знакомому портило всегдашнее презрительное и насмешливое отношение Мухиттина к пантюркизму и национализму вообще.
— И вот вы сидите здесь и отравляете себя алкоголем, пытаясь забыть, что несчастны! — провозгласил Махир Алтайлы. — А почему? Потому что у вас нет идеалов. К чему вы привязаны в этой жизни? К религии? Нет! К семье? Нет! К профессии? Нет! — Каждый раз, задавая вопрос, он загибал палец, бросал взгляд на Мухиттина и, в очередной раз увидев его пустые глаза, давал ответ сам. — К девушке? Нет! К развлечениям? Тоже нет! А как насчет поэзии? Да, здесь вы сказать «нет» не сможете, но посудите сами: если все остальное не имеет для вас ценности, то какой смысл в поэзии? Все остальное вы презираете; возможно, вы правы, но есть еще кое-что. Самое важное. Вы — турок! — И он опять уткнул указательный палец в ту же самую точку на столе.
