— Вы это мне? — удивилась она, не дождавшись продолжения фразы.
— Разве в Англии больше не дают хорошего образования?
— Это Шекспир, — пояснила Свифт. — «Венецианский купец». Лоренцо обращается к вашей тезке, Джессика.
Делия подхватила цитату, донося красивым, поставленным голосом музыку стиха:
Сядь, Джессика,
Взгляни, как небосвод
Весь выложен кружками золотыми;
И самый малый, если посмотреть
Поет в своем движенье, точно ангел,
И вторит юнооким херувимам.
Гармония подобная живет
В бессмертных душах, но пока она
Земною, грязной оболочкой праха
Прикрыта грубо, мы ее не слышим.
— Эти красивые строки о музыке сфер. Я учила их в школе. Нам полагалось много учить из Шекспира наизусть, только ты не очень-то прислушивалась, не так ли? Твоя голова всегда была забита цифрами и формулами.
— Математика давалась мне легко, а кроме того, какой смысл тратить время на слова, написанные давно умершим человеком.
— Поэзия — это пища для души, — неожиданно произнес Джордж. — Так всегда учили нас наши духовные наставники, отцы-иезуиты.
— Я уже сделала первый шаг. — Джессика заняла оборонительную позицию. — Прочитала «Ад».
— Ну и?.. — подстегнула Марджори.
— К рифмам надо привыкнуть, верно? Тут дело в Дороти Сэйерс, или так оно на итальянском?
— Эта строфа называется fcrza rinia,
[31]
— пояснила Свифт.
— Да, это не назовешь успокаивающим чтением. Я думала, поэзия должна умиротворять.
— Какая-то успокаивает душу, какая-то возжигает дух, — кивнул американец. — Шекспир — малый по мне, но только на сцене, а не на странице. Мне нравится смотреть за развитием действия и слушать стихи в актерском исполнении. Вы никогда не подумывали о том, чтобы оставить оперную сцену ради драматической? — обратился он к Делии. — У вас получилось бы, с вашим голосом. Хотя, полагаю, опера во многом похожа. Или там вам полагается просто статично петь?
— Сейчас уже нет, если хочешь остаться в профессии, — ответила Делия.
— Разве это не тяжело? — спросила Марджори. — Петь все эти трагические роли и раз за разом умирать в финале?
— На самом деде это настоящий ад. — ответила Воэн. — Моцарт еще ничего, Моцарт другой. Моцарта я обожаю.
После обеда, со звучащим в голове Моцартом, она поставила на рояль имевшуюся у Беатриче Маласпины партитуру «Волшебной флейты» и заиграла увертюру — скорее для себя, чем для остальных. Уайлд смотрел с интересом, Свифт была погружена в собственные мысли, а Джордж и Джессика с головой ушли в дискуссию о пропорциях и математической стороне ренессансной архитектуры.
Обрывки их разговора изредка доносились до певицы. Золотое сечение, Пифагор, Платон, Леонардо… А затем Хельзингер извлек записную книжку и карандаш и начал записывать, произнося что-то вроде: «Для среднего геометрического уравнение таково: М относится к G, как G относится к N…», «G равняется квадратному корню энной степени из произведения М и N», «Гармоническое…».
— Вы говорите о музыке, о математике или об архитектуре? — крикнула она им.
— Обо всех трех, — ответил Джордж. — В эпоху Ренессанса гармония Вселенной была сердцевиной философии.
— Всех трех, — повторила Делия, наигрывая трезвучие. — «Волшебная флейта» полна триад. Ми-бемоль-мажор имеет три бемоля при ключе, три феи, три испытания, которые надо пройти, три вестника, три храма… Кстати, имеется множество триад и вокруг «Виллы Данте». Начать хоть с этого трехликого фонтана… Мне действительно любопытно, изображена ли там Беатриче Маласпина. Если так, это немного настораживает. Двуличие — дело привычное, но трехличие — это уж слишком. Потом — девять водоемов и фонтанов, и не надо быть семи пядей во лбу, как Джордж или Джессика, чтобы сообразить, что это трижды три.
— Данте тоже наполнен символикой числа «три», — поддержала Марджори, выходя из задумчивости. — Ад, Чистилище и Рай, конечно, и рифма-трехстишие, о которой спрашивала Джессика. И еще — тридцать три песни в «Рае» и «Чистилище», хотя в «Аде» тридцать четыре, потому что ад не может иметь то же священное число, как два других.
Люциус вдруг встрепенулся:
— А знаете, это становится интересным. Тридцать три песни в «Божественной комедии», все эти триады в «Волшебной флейте», которую Беатриче Маласпина оставила поверх стопки нот, тридцать три дня, чтобы отыскать кодицилл.
Джордж и Джессика заговорили одновременно, тем временем как Делия негромко наигрывала арпеджио в тональности ми-бемоль-мажор.
— Что означают все эти тройки? — спросила она. — Я хочу сказать: здесь действительно видится что-то большее, чем совпадение. Но вот что она пытается нам этим сообщить? Понятно, что «Волшебная флейта» полна масонских символов, но, будучи женщиной, Беатриче Маласпина ведь не могла быть масоном?
— А не может кодицилл быть спрятан в трехликом фонтане? — высказала предположение Марджори.
— Нет, — ответила Воэн. — Мы его обнаружили бы. А даже если нет, он все равно насквозь промок бы к этому времени.
Она встала из-за фортепьяно и потянулась.
— Уже поздно, пойду спать. Быть может, вдохновленное триадами наитие снизойдет на нас ночью.
— Так много всяких троек, — задумчиво проговорил Люциус. — Три грации, три парки,
[32]
три фурии… Есть ли кто-то из них среди здешних изваяний? Комнаты с тремя дверьми, треугольники в саду?
Делия задержалась возле дивана, где Джессика и Джордж, отложив книгу по архитектуре, затеяли разговор о простых числах, и взглянула на страницу, заполненную чертежами колонн.
— Тосканские! Вот как называются те колонны, что на маленьком храме!
— На храме? — переспросил Уайлд. — На каком храме?
— В саду, Марджори называет его храмом любви, потому что там на куполе изображена Венера, кокетничающая с Марсом. Вот вам и еще одна триада: у храма три колонны.
— Идемте посмотрим! — предложил Люциус. Плывущая в ясном звездном небе луна ярко светила, чтобы исследователи смогли найти путь к храму без всякого затруднения.
— Один купол, три опоры, три изогнутых мраморных сиденья, под которыми ничего не спрятано, — проведя осмотр, подвел итог Люциус и, встав с четверенек, отряхнул руки.
Марджори внимательно приглядывалась к полу.
— Эти мраморные плиты явно были здесь всегда. Но как насчет вон той круглой, посередине? У нее более темный мрамор, и, похоже, ее не так давно вынимали.
