— Милосердный и всемогущий Отец Небесный, — размеренным голосом произнес Филип. — Ты один мудрый и истинный Господь, создатель земли и небес, дарующий жизнь и поддерживающий ее. И недаром мы обращаемся к Тебе в этот час и благодарим Тебя за пищу, которую нам предстоит вкусить. Мы признаем, что Ты и только Ты…
В эту минуту хлопнула дверь черного хода.
— Джаред Морган! Что с тобой стряслось? — испуганно крикнула Констанция.
Филип и Присцилла молча смотрели на брата: чумазый, одежда перепачкана, в волосах запутались сухие листья. Правая нога была вся в крови и беспомощно свисала. Джаред опирался на мушкет, используя его как костыль.
— Да вот, пришлось немного повоевать с волками, — сказал он и добавил: — Извините за опоздание.
И с этими словами Джаред заковылял к своему месту; прежде чем сесть, он положил мушкет на пол и огляделся.
— А с чего это Филип устроился на папином месте? — спросил он и, не дождавшись ответа, присовокупил, кивнув на Присциллу: — А она почему там сидит?
— Между прочим, я читал молитву! — сурово проговорил Филип, изо всех сил подражая отцу. — Если не возражаешь, я хотел бы продолжить.
Джаред вопросительно взглянул на мать.
— Помолимся, сынок, — сказала она. Джаред молча склонил голову.
Завтрак прошел в полной тишине. Констанция ела кашу машинально, опустив глаза. Детям еще не доводилось видеть мать такой подавленной и напуганной. Внезапно Филип понял причину ее страха.
В Кембридже и Бостоне нельзя было найти никого добрее и мягче Констанции Морган. Ласковая и робкая, она обычно держалась в тени и редко высказывала свое мнение. Всем в доме распоряжался Бенджамин. За воспитание и образование сыновей и дочери тоже отвечал он. Ну а Констанция… Она любила своих детей, ухаживала за ними, следила за тем, чтобы они одевались опрятно, жили в чистоте и порядке, чтобы горячая и вкусная еда подавалась вовремя. Не всякому ребенку достается такая нежная мать, и у редкого мужа бывает такая верная и любящая жена. Но Констанция Морган больше не была женой.
Она стала вдовой. Без поддержки мужа она внутренне сникла и потеряла себя.
Услышав, как ложка брата, жадно выскребавшего овсянку, застучала о дно деревянной миски, Филип поднял голову. Присцилла глянула на Джареда с отвращением.
Филип всегда мучился завистью к брату. Из них троих Джаред был самым красивым, красивым по-настоящему: гордая осанка, свежий, цветущий вид, смуглая кожа, шапка светло-русых волос. У Филипа и Присциллы кожа была белой, а лица — бледными. Физически крепкий, ловкий, уверенный в себе Джаред быстро сходился с людьми и умел им нравиться. Но, наделив младшего Моргана даром лидерства, природа напрочь лишила его честолюбия. Развлечения и друзья интересовали Джареда куда больше, чем победа в игре или споре. По мнению Филипа, его брату, человеку способному, но безалаберному, недоставало только одного — внутренней дисциплины. По-мальчишески легкомысленный и беззаботный, он представлял собой полную противоположность сестре.
Девушка-огонь — так называли в Кембридже рыжеволосую Присциллу Морган. В каждом поступке этой юной особы сказывалась ее самобытная, глубокая и сильная натура. В отличие от жизнерадостного и открытого младшего брата, у нее было мало друзей и еще меньше поклонников. Ее единственный кавалер забыл о своих романтических притязаниях в первый же день ухаживаний.
— Да она в родстве с самим дьяволом! Ум у нее злой и острый, а язык — еще острее! С ней не сладит и укротитель львов! — кипятился, спасаясь бегством, незадачливый воздыхатель.
Присцилла Морган и вправду обладала острым умом и сильной волей и умела использовать эти качества. Казалось, ничто не доставляло ей такого наслаждения, как возможность публично высмеять человека. Она вдохновенно штудировала богословие — что считалось неподобающим увлечением для женщины, от которой требовали одного: быть хорошей женой и хозяйкой. Присцилла же вопреки всему предпочитала разбирать по косточкам проповеди пастора, подвергать сомнению взгляды старших и подбивать молодых женщин на изучение Библии. Самой заметной победой Присциллы стало получение согласия от городского управления на установку в церкви отдельной скамьи для молодых леди.
По традиции на богослужении молодые мужчины занимали места в специально отведенных для них рядах; девушки садились напротив. Все изменилось после того, как члены городского управления, согласившись с доводами Присциллы, разрешили ей и еще нескольким девушкам поставить собственную скамью в конце галереи. По утверждению Присциллы, такая скамья должна была помочь сохранить подобающую атмосферу в храме: девушки и юноши больше не могли кокетничать друг с другом.
Это нововведение так разозлило и раззадорило молодых людей, что они, разбив окно, залезли в церковь и превратили скамью для молодых леди в груду щепок. За столь безобразную выходку каждый из них был оштрафован на десять фунтов и приговорен к порке или выставлен к позорному столбу. Кроме того, по настоянию Присциллы им надлежало восстановить скамью.
Присцилла расцветала в соперничестве с мужчинами. Единственный мужчина, с которым, по наблюдениям Филипа, она ни разу не вступила в состязание, был отец. Отношения между ними всегда отличались особой теплотой и нежностью. Присцилла никогда не повышала на отца голос, прислушивалась к тому, что он говорил, советовалась с ним (хотя частенько поступала по-своему) и проводила долгие часы в его кабинете. Что и говорить, если Присцилла и могла назвать кого-то близким другом, то только своего отца, Бенджамина Моргана. И вот теперь его не стало.
Из-за того что сестра, мать и брат сидели на противоположном конце стола, Филипу было совсем не по себе. Он предпочел бы оказаться сейчас в Гарварде, с книгой в руках. Но почему-то Господь решил призвать отца на небо и возложить на Филипа ответственность за тех, кто остался здесь, на земле. Ну что ж, во имя Всевышнего он исполнит свой долг.
Скрежет стула по деревянному полу возвестил о том, что Джаред покончил с едой. Обращаясь к матери, он сказал:
— Пойду наверх, приведу себя в порядок.
— Джаред, сядь, пожалуйста, — остановил его Филип. — Нам нужно кое-что обсудить.
— Позже поговорим, — отрезал Джаред и нагнулся, чтобы подобрать с пола мушкет.
— Джаред! Сядь! — Голос Филиппа прозвучал резко, как удар хлыста. — Это касается всех нас!
Джаред криво усмехнулся. Он не слушался брата с тех пор, как пошел в школу.
Констанция взяла младшего сына за руку.
— Джаред, прошу тебя, сядь, — мягко сказала она.
Мушкет со стуком упал на пол. Джаред опустился на стул. Напротив него, скрестив руки на груди и хмуро закусив губу, сидела Присцилла; она не сводила холодного презрительного взгляда со старшего брата.
— Спасибо, мама, — поблагодарил Филип. Пока он подыскивал нужные слова, в комнате царило неловкое молчание. Три пары глаз были устремлены на него.
