Одержать победу над краснокожими англичанам позволило счастливое стечение обстоятельств. Наррагансетов предал их соплеменник по имени Питер. Он не только показал колонистам потаенные тропы, но и вывел их войска прямо к селению. Погода тоже подвела индейцев. Зима выдалась на редкость холодной, и болото промерзло насквозь. Это позволило колонистам благополучно преодолеть доселе непроходимые топи. Передовые отряды англичан подошли к деревне как раз там, где индейцы не успели возвести укрепления. Колониальные войска ворвались в селение через брешь в оборонительных сооружениях. Хотя значительной части индейцев удалось спастись бегством, сотни женщин и детей были истреблены, а вигвамы сожжены. По приблизительной оценке, в тот день погибло двести краснокожих мужчин и триста женщин и детей.
Устало погоняя лошадь, Филип скакал к Великой Топи; молодой человек надеялся, что совсем скоро он найдет Библию и сможет вернуться в Кембридж. Утешало его и то, что он двигался на восток, а значит, приближался к дому.
Проехав несколько миль лесом, он увидел небольшую возвышенность — за ней начиналась Великая Топь. Медленно и очень осторожно пробирался Филип по извилистой, заросшей мхом тропе, пока не заметил маленький холм площадью пять-шесть акров. На нем теснилось около дюжины вигвамов — похожих на те, что он видел в резервации; над жилищами индейцев мирно поднимался дымок. Не успел молодой человек приблизиться к поселку, как из вигвамов, точно по команде, высыпали их обитатели; спустя минуту навстречу путешественнику вышла вся деревня.
— Как поживаешь, нетоп?
Молодой человек невольно улыбнулся, услышав из уст вождя это панибратское приветствие. По легенде, такими словами встречали индейцы Роджера Вильямса
[13]
, основателя Провиденса. Это приветствие представляло собой сочетание английского «Как поживаете?» с алгонкинским словом «друг».
Теплый прием, оказанный Филипу, заставил молодого человека несколько приободриться и забыть о своих тревогах. Вождь, индеец с бочкообразной грудью, носящий имя Куиннапин, принял его как дорогого гостя и пригласил разделить с ним трапезу.
Войдя в вигвам вождя, Филип оторопел, увидев множество людей, неподвижно сидящих на роскошных беличьих шкурах. Они пришли послушать, о чем будет говорить Куиннапин с чужестранцем. Филипу подали кашу из кукурузной муки, жареное мясо, каштаны и ягоды. Хозяин вел себя очень любезно, хотя почти не улыбался. Это было характерно для наррагансетов. Улыбка ассоциировалась у них с обманом, а посему они руководствовались принципом «никогда не доверяй тому, кто улыбается».
Филип очень быстро выяснил, что Библии Морганов у индейцев с Великой Топи нет. Однако Куиннапин рассказал ему о том, что какая-то ценная Библия — возможно, та самая, которую ищет Филип, — хранится в племени хассанемеситов.
— Не отчаивайся, — утешил Куиннапин Филипа, увидев, что тот расстроен. — Ты не зря приехал сюда. Придет время, и Господь откроет нам причину, по которой ты здесь оказался.
Филип знал, что Джон Элиот, Дэниэл Гукин, Кристофер Морган и многие-многие другие миссионеры привели ко Христу немало краснокожих, тем не менее ему было странно слышать, как индейцы молятся Богу, просят Его простить их грехи, благодарят за новый день и хороший урожай. Все это в сознании молодого человека было прочно связано с церковью. Но люди, живущие на Великой Топи, поклонялись тому же Богу, что и он, и делали это так же, как он.
— Почему вы здесь живете? — спросил Филип вождя.
— Тут наш дом, — ответил Куиннапин. У него было круглое лицо с пухлыми щеками, которые подпрыгивали, когда он жевал мясо. — Куда еще нам деваться?
— Просто здесь такая глушь, — поспешил пояснить свою мысль Филип. — Живи вы ближе к Уикфорду, Потакету или Провиденсу, чаще бы встречались с другими людьми.
— Дело не в том, что мы живем в глуши, — сказал вождь. — Никто не стремится сблизиться с нами. Колонисты хотят, чтобы мы держались от них подальше, нас это тоже устраивает. Так проще сохранить мир. Мы не доверяем друг другу.
В ответ на эти слова Филип процитировал Библию: «Нет уже иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе».
Куиннапин понимающе кивнул.
— Ты прав, чужестранец, — спокойно произнес он. — Если, конечно, не вспоминать о войне… Нелегко вычеркнуть из памяти эти годы. Те, кто сегодня разделил с тобою трапезу, с молоком матери впитали недоверие к белым людям. Англичане сослали наших отцов и дедов на пустынный Олений остров; там нельзя было найти ни пищи, ни крова. Но белые люди лицемерно заявляли, что отправляют наших соплеменников туда для их же блага. Индейцам-христианам, которых пощадили и оставили в поселениях, не разрешалось удаляться от дома более чем на милю. Если они нарушали это правило, их убивали на месте. Им не давали охотиться, пасти скот и выращивать зерно.
Мой дед, Джоб Каттенанит, один из «молящихся индейцев», ушел из поселения, чтобы спасти троих своих детей, — их взяли в плен индейцы из вражеского племени. Майор Дэниэл Гукин выдал ему письменное свидетельство, в котором говорилось, что мой дед — человек, заслуживающий доверия. В пути деда схватили разведчики капитана Хенчмена. Он безбоязненно вышел им навстречу — ведь у него был пропуск. Сначала его хотели убить на месте, но потом отвели к Хенчмену. Мой дед — а он хорошо говорил по-английски — рассказал о цели своего путешествия и показал документ, выданный Гукином. Капитан отправил моего деда в Бостон в сопровождении вооруженной охраны; там его на три недели бросили в тюрьму, а потом сослали на Олений остров. Больше я его не видел.
— Я сочувствую вашей потере, — тихо произнес Филип, вертя в руках прутик. Рассказ вождя разбередил его собственную рану, и он вновь ощутил острую боль от потери отца.
Куиннапин указал на пожилого индейца с короткими седыми волосами; правый глаз мужчины был полузакрыт.
— Брата и отца Песакуса взял в плен капитан Моузли.
— Моузли, — повторил Филип. — Кажется, я о нем слышал. Он славился своей жестокостью.
— Он самый. Моузли и его люди схватили отца и брата Песакуса, которые ушли от поселения больше чем на милю. Сначала Моузли допрашивал пленников поодиночке. Он обвинил их в нападении на колонистов и ранении капитана Хатчинсона. Отца Песакуса привязали к дереву. Старик попытался объяснить, что он из «молящихся индейцев» и что они с сыном просто-напросто охотились на оленя. Его допрашивали несколько часов. Над его головой — солдаты хотели, чтобы он взял на себя чужие преступления, — произвели холостой выстрел. Потом Моузли взялся за сына. Первым делом капитан заявил ему, что они убили старика, убьют и его, если он не признается в том, что стрелял в капитана Хатчинсона. Брат Песакуса сознался лишь в том, что он христианин. Тогда Моузли велел привести старика и, связав его вместе с сыном, продолжил допрос. Задержанные твердо стояли на своем; капитан Моузли приказал расстрелять обоих.
