— Одного не возьму в толк, — не унимался Исидор. — Насчет Роберта Уиттингтона. Если чувак мертв, как ты можешь увидеть или почуять его, ну или как там это у вас называется? Я имею в виду… раз он уже умер?
— Его мысли в момент смерти могут до сих пор резонировать в пси-пространстве.
— Резонировать в пси-пространстве. Отпадно. Полная абракадабра, но звучит серьезно.
— Рад, что ты проникся.
— И как это устроено? Ты сможешь увидеть все его глазами? Точно определишь момент, когда ему перерезали глотку или тюкнули по голове?
— Тысяча чертей, Исидор, вот уж не подумал бы, что ты любитель чернухи.
— Ладно, извини. Но ты понял, что я хотел сказать? Ты сумеешь прочесть последние мысли Роберта перед самой смертью?
— Да, если получу к ним доступ.
— И узнаешь, кто его пришил.
— Исидор, ради бога, прекрати. Еще не факт, что парень мертв. Может, он сейчас балдеет где-нибудь в Гоа, покуривает гашиш и собирается вступить в секту свами-нараяни.
— В тот вечер ты утверждал другое. Ты сказал, раз Фрэнки совсем не почувствовала Роберта, значит, по всей вероятности, бедняга уже на том свете, так?
Габриель резко остановил «ягуар».
— Тут рядом метро. Выходи. Займись антенной для «Питтипэтс», а завтра поговорим, ладно?
— Ладно, — отозвался Исидор, нимало не смущенный суровым видом и сухим тоном приятеля.
Он легко выскочил из машины и на прощание бодро помахал рукой. В зеркало заднего вида Габриель наблюдал, как долговязая фигура постепенно удалялась от машины и вскоре исчезла в подземном переходе. Тяжело вздохнув, он отпустил педаль сцепления. Исидор, пожалуй, единственный человек, которого он считал своим другом, хоть это и не мешало Габриелю порой испытывать дикое желание его придушить.
Дорога домой заняла еще пятнадцать минут. Оставив автомобиль в подземном гараже, Габриель на лифте поднялся в пентхаус. Обычно он пользовался лестницей, но сегодня просто физически не мог идти пешком. В эти несколько дней любое действие почему-то давалось ему невероятным усилием. Словно в подтверждение худших опасений, Габриель громко чихнул, а в горле у него подозрительно запершило. Черт, только простуды не хватало.
Он открыл парадную дверь и бросил ключи в вазу для фруктов, которую месяц назад приобрел на аукционе «Сотби». Красивая ваза — традиционное искусство Ганы, ручная резьба, но, что называется, покупка под настроение. Скорее всего, он за нее еще и переплатил.
Габриель угрюмо сгреб со стола пачку писем. Почту он не разбирал уже больше недели. Среди писем оказалась — она фотография Роберта Уиттингтона. Вроде бы он не клал ее сюда, но вот, пожалуйста, фото завалялось между счетом от пародонтолога и уведомлением об окончании подписки на журнал «Гурман».
Не сводя глаз с фотографии, Габриель медленно опустился в кресло у окна. У паренька действительно на редкость беззащитное лицо, будто открытое всему, что уготовит судьба; в глазах — ни тени самодовольства или претенциозности. Габриель вспомнил холодную самоуверенность Уиттингтона старшего, легкую ироничную бесстрастность, с которой отец Роберта смотрел на мир. Да, у этих двоих вполне могли быть серьезные трения.
Габриель зевнул и уронил руку на колено, зажав карточку между пальцами. Его вдруг потянуло в сон. Солнечный свет, льющийся из окна, приятно согревал. Интересно, какого цвета глаза у Роберта Уиттингтона? По фотографии не определишь — то ли темно-серые, то ли синие…
Из окна подуло. Льняные занавески взметнулись и захлопали на ветру, но Габриель едва ли это заметил. Он пребывал в смутном состоянии между сном и явью. Его разум открылся, включилось внутреннее зрение.
Какой-то частью мозга он сознавал, что выходит в «скачок», что в путешествие отправляется только дух, а не тело, но, как всегда, полностью отдаваясь «скачку», Габриель быстро терял связь с человеком, который в этот момент сидел в кресле, подставив ноги теплым лучам солнца. Только что он был в кресле — голова слегка запрокинута, конечности расслаблены, немигающие глаза устремлены в потолок, — а в следующую секунду уже стоял в небольшой комнате перед закрытой дверью.
Коснувшись массивной дверной рамы, он обратил внимание на ладонь: узкую, с длинными пальцами и заостренными ногтями. Рука принадлежала мужчине, однако, не Габриелю. Он смотрел чужими глазами. Он вошел в чужой разум.
В это мгновение последняя тонкая ниточка между его собственным сознанием и сознанием реципиента лопнула, и Габриель вступил в мир чужака, растворяясь в его мыслях.
* * *
Дверь была обшита толстыми досками, древесина потемнела от времени. На двери висел герб: круг на вершине креста. Рисунок смотрелся на удивление современно и даже чем-то напоминал символ женской сексуальности. Круг и крест располагались внутри распустившейся розы. Символ был хорошо ему знаком, он давно изучил его в мельчайших подробностях. Монада. Он ощутил, как внутри поднимается волна радостного возбуждения.
Дверная ручка отсутствовала, но стоило надавить на дверь, та беззвучно распахнулась. Он перешагнул через порог и очутился в узкой комнате. Потолок уходил в такую высь, что кружилась голова. Вдоль стен тянулись полки, доверху набитые книгами. В тесном помещении пахло старой заплесневелой бумагой и подгнившими кожаными переплетами.
Каким-то образом ему были известны точные размеры комнаты: тридцать восемь шагов в длину, шестнадцать в ширину. Странно, откуда он их знал.
Негромкий звук заставил его прислушаться. Там, над головой, на полке одного из непомерно высоких стеллажей сидел ворон.
Птица была крупной, ее перья отливали иссиня-черным блеском. Несколько секунд они разглядывали друг друга. Ворон поерзал на своей импровизированной жердочке. Тень на стене тоже пошевелилась, будто неприкаянный призрак.
Он отвернулся и двинулся вперед. У него нет лишнего времени. Остановился перед двумя дверями. Ни на секунду не задумываясь, почувствовал, что должен выйти через ту, что справа. В проеме он оглянулся и увидел, что ворон летит чуть позади.
Коридор. И снова двери, целая галерея. Опять нужно выбирать, но какую? Седьмую или восьмую?
Думай. Это важно. Вспоминай. Ах да. Восьмая дверь справа. Ступня как влитая скользнула во впадину единственной каменной ступени, ведущей к двери. Щелчок, и дверь открылась.
Он стоял посреди бальной залы, переполненной бабочками. Взору предстали мириады и мириады бабочек-данаид.
Трепет их крылышек слепил, заставлял жмуриться. К сожалению, ему нельзя надолго задерживаться в этом прекрасном месте. Он должен идти дальше, открыть еще сотни и сотни дверей. Тысячи. Миллионы.
Помни порядок мест, порядок вещей. Вот и следующая дверь. Чувствуя спиной бесшумно летящего следом ворона, он осторожно двинулся вперед, аккуратно пробираясь сквозь облако янтарных крылышек. Не колеблясь, выбрал среднюю из трех дверей.
