Душа ее подсознательно искала выход, ощущая неистраченный запас любви и нежности. Постепенно ее помыслы обратились на Розанова: «Как ему живется? Думает ли еще обо мне иногда? – мелькнуло у нее в голове. – Как жестоко обошлась жизнь с таким чудесным человеком! Ведь с отъездом Нади он, наверно, совсем одинок…»
Светлана предавалась скорби об отце – об Иване Кузьмиче Григорьеве. Не ведая о его расчетливости и прагматизме, она исходила из того благородства, которое он проявил, приняв ее мать с чужим ребенком и всю жизнь окружая их любовью и заботой.
Она охотно прощала ему резкость, и сердце ее разрывалось от жалости к нему и от того, что, как ей казалось, жизнь к нему несправедлива.
– Ты знаешь, мама, – вновь нарушила она гробовое молчание, – я, наверно, никогда не смогу относиться к профессору Розанову как к отцу. Он хороший человек и ни в чем не виноват, но… для меня он все же… чужой, незнакомый… Хотя, не скрою, где-то здесь… – и прижала руку к сердцу, – что-то екнуло… И тянет узнать о нем побольше.
Но тут душу ее захлестнула волна любви, и нежности, и жалости к Ивану Кузьмичу и на глазах появились слезы.
– Степан Алексеевич никогда не сможет заменить мне папу! С рождения не было у меня другого отца – и не будет! Ты меня прости, мама, но, как бы ни сложились у вас дальше отношения, а я его не оставлю. Ему очень тяжело, и нужно ему мое внимание.
Мать молчит, и попытки не делает возражать.
– Вот видишь, я права, мама! Так велит мне сердце… А ты… ты вправе поступать по-своему. Я не скажу ни слова против. Мне понятно твое состояние, и ты должна быть счастлива.
Они еще некоторое время сидели молча, а потом не сговариваясь возобновили сборы на дачу.
Почти весь летний период прошел у Григорьева в напряженной работе. Такого количества сложных финансовых операций он не проворачивал за все время пребывания в аппарате ЦК. Он еще не стар, и здоровье восстановилось, но к концу дня так уставал, что буквально еле волочил ноги. Если и появлялся на даче, то обычно поздно вечером.
– Не остается сил даже поиграть с Петенькой, – жаловался он Вере Петровне, молча подававшей ужин, и сразу шел спать.
Григорьев добросовестно, в поте лица выполнял все поручения, хотя его не посвящали в их тайный смысл и он многого не понимал из того, что ему приходилось делать. Операции совершались секретно и сводились к размещению крупных сумм партийных денег в совместных с частными лицами предприятиях.
– Ну зачем переводят новые шикарные гостиницы в совместное владение, тем более с иностранцами? Ведь только что построили на партийные деньги, – недоумевал Иван Кузьмич. – С какой целью вкладываем партийную казну в коммерческие банки? Делать деньги? Но и так же все в своих руках!
Перестройка возродила частную собственность. Как грибы после дождя росли кооперативы, частные предприятия, коммерческие банки. Но для чего нужно было это делать на деньги партии? Только для того, чтобы ими завладела партийно-комсомольская элита? Для личной наживы?
Григорьев считал, что в таком крупном масштабе это маловероятно, и не ошибся. К концу лета, когда противостояние между центральной властью и президентом России достигло кульминации, ему стал наконец ясен дальний прицел партийного руководства.
– Просто не хочется верить, Владимир Николаевич, – неужели было необходимо создавать ГКЧП и отстранять Горбачева? – поделился Иван Кузьмич с Нехорошевым, приехавшим к нему на прием с очередной просьбой. – Зачем стягивать к Москве столько войск и бронетехнику? Зачем пугать людей?
Официальное объявление – солдаты посланы для уборки картофеля. Это же курам на смех! Не такой уж дурак наш народ. – Он озабоченно взглянул на Нехорошева и понизив голос добавил: – Неужели боятся, что Ельцин их скинет? У него же никого нет, кроме толпы крикунов из «Демократической России». Он – карлик против военно-партийного руководства! Зачем нужна армия, когда достаточно спецназа? Одной «Альфе» под силу всех скрутить и доставить в Лефортово.
Они дружески беседовали за рюмкой коньяка, удобно расположившись в мягких креслах в комнате отдыха. В последние месяцы ради Светланы он сблизился с Владимиром Николаевичем, который не преминул этим воспользоваться.
– Колосс, мне сдается, на глиняных ногах, – не скрывая сарказма, высказал свое мнение Нехорошев. – Боятся они Ельцина, потому что за ним народ. Вот и войска нагнали, чтобы люди испугались и сидели дома, пока его будут брать.
«Ну и дела! Неужели пойдут на кровопролитие? – мысленно ужаснулся Григорьев. – Можно ли было еще год назад представить, что такое возможно?» Вслух же мрачно предположил:
– Если у Ельцина есть шансы победить, так для партии это катастрофа! Он не простит гонений, которым подвергался, запретит КПСС – это точно!
Теперь он уже четко представлял себе смысл тайных операций: прятали партийную казну на случай поражения! Это означало, что победа Ельцина считается реальной и приняты крайние меры.
– Вот вы сказали, Иван Кузьмич, что «гекачеписты» отстранили Горбачева. А так ли это на самом деле? – осторожно, как бы боясь зайти за грань дозволенного, спросил Нехорошев. – Что он изолирован и не ведает, что творится?
– Говори яснее, – попросил Григорьев, хотя сразу отлично понял, что тот имел в виду, – и сам об этом догадывался.
– Сдается, что ГКЧП только ширма. За всем этим стоит сам генсек, которому Ельцин поперек горла.
– Но тогда зачем нужен этот фарс?
– Чтобы сохранить имидж поборника демократии. А Ельцина иначе как насильственным путем не убрать, – довольно логично изложил свое мнение Нехорошев. – Вот он и решил оказаться как бы в стороне. Как всегда! Вспомните Тбилиси, Баку, Вильнюс. Но простите, Иван Кузьмич, разве вам не лучше, чем мне, известно все это? – удивился он, проницательно глядя на Григорьева.
– Такие вопросы решаются у нас в узком кругу ближайших соратников. Я же – хозяйственник и не принадлежу к их числу, – объяснил Иван Кузьмич, хотя знал, что не посвящен потому, что не доверяют.
Резонные доводы Владимира Николаевича заставили Григорьева всерьез задуматься. До этого ему казалась абсурдной возможность поражения такой могучей силы, как КПСС. С присущим ему прагматизмом он стал анализировать свои перспективы на случай победы демократов. Поразмыслив, пришел к выводу, что некоторая надежда у него все-таки есть.
– Куда они денутся? Придут ко мне на поклон, – без особой уверенности предположил он, стараясь себя успокоить. – Поинтересуются, куда подевались партийные миллионы.
Вместе с тем его не оставляла мысль о грозящей ему опасности. Все это возможно, если только его не прихлопнут. Одна надежда – потеряют власть над спецслужбами.
Немного успокоившись, Григорьев стал ждать дальнейшего развития событий, отчетливо сознавая, что наступил самый опасный и решающий поворот в его судьбе.
Решив для себя, что катастрофа КПСС вполне вероятна, Иван Кузьмич задумал обеспечить себе «запасной аэродром», предоставив в случае прихода новой власти ценнейшую информацию, которой располагал. Отобрав самые важные документы, он уложил их в большой пакет, опечатал его и положил в кейс.
