— Конечно. У нас есть только ты, — сказала Анна.
Так она стала частицей Анниного горя.
И все-таки она была только папина. Они имели право сердиться и кричать друг на друга. Когда папа уставал от нее, он употреблял слова, которых пробст ни за что не одобрил бы.
Случалось, Карна так буйствовала, что у возницы лошадь вставала на дыбы, а тугая на ухо дворняжка искала убежища в кустах красной смородины. Обычно это бывало, когда папа обещал взять ее с собой, но менял решение, узнав, что человек, к которому он едет, возможно, болен тифом.
И все-таки она была папина. Изменить это было невозможно. Если папа умрет, умрет и она!
С Анной было сложнее. Анна жила с ними. И была папина. Вернее, Вениаминова. Так же как папа был Карнин. У каждого кто-нибудь должен быть.
Но теперь она сказала Анне, что она не только папина дочка, но и ее тоже. И это следовало соблюдать. А как такое соблюдают, Карна не знала.
Она начала каждый вечер перед сном немного думать об Анне. Например, если бы Анны не было, она бы до приезда бабушки не научилась играть на пианино. И не разучила бы столько песен.
А кто читал бы ей вслух все рассказы и книги, которые папа считал скучными?
Кто гулял бы с ней по берегу и сажал цветы? Или заботился бы, чтобы к очередному празднику у нее было новое платье? А папа наверняка ходил бы скучный, сердитый и по нескольку дней не брился.
Карне не нравилась только строгость Анны. Испытывать ее на себе было мало удовольствия. Возразить Анне можно было, только оставив комнату. Анна никогда не бранила ее и не старалась сгладить их разногласия.
Напротив, она подчеркивала их и ждала, пока они не поблекнут. Ей ничего не стоило сказать папе:
— Вчера мы с Карной поспорили. Я говорила, что неразумно гулять по берегу у самой воды, потому что можно промочить ноги. Она со мной не согласилась. И вот сегодня она простужена.
Так Анна показывала, что не боится никого из них, даже если они были заодно. И заставляла папу задуматься о том, что разумно, а что неразумно.
Иногда папа смеялся, иногда был грустный и усталый. Он редко соглашался с Анной. И еще реже — с Карной. Но в таких случаях Анна не обижалась.
— Ну что ж, значит, двое против одного, — говорила она, — Придется мне с этим смириться.
После разговора с Анной тело перестало быть противным.
В женском теле не было ничего позорного. Что из того, что оно ей не по душе? Раньше она думала, что может по желанию остановить свой рост. Но он не подчинялся ее желаниям.
По мнению Карны, Анне повезло, что у нее нет детей. Но она помалкивала об этом. Она редко видела грудных младенцев, но все они были ужасно крикливые.
Сама она не хотела иметь детей. Пусть, как говорит Анна, мужчин и женщин тянет друг к другу, но она этому не поддастся. Ее никто не заставит иметь дело с мужчинами. Мальчики Карне тоже не нравились. Они были глупые, и от них противно пахло.
Вот если б они были как папа!
Глава 10
— Я попал в немилость к дамам «Гранда», теперь моя жизнь разбита! — сказал Аксель и развалился в лучшем кресле. — Пришел к тебе за утешением.
Вениамин видел, что его друг изрядно пьян.
— Что ты натворил? — спросил он.
— Помешал Дине и Анне в их сладострастном слиянии с Брамсом.
— Каким образом?
— Нежными поцелуями. — Аксель вздохнул.
— Кого же из них ты поцеловал?
— Обеих.
— Стыда у тебя нет! Мою мать и мою жену! — Вениамин засмеялся, но ему стало неприятно.
— Стыда? А чего тут стыдиться? У тебя не найдется рюмочки?
— Ты мало выпил?
— То было уже давно. Давно, слышишь? — воскликнул Аксель.
— Тише! Разбудишь Карну и служанку, — сказал Вениамин и налил две рюмки.
— Я трус! — Аксель выпил свою рюмку.
— Ты всегда был трусом, — утешил его Вениамин.
Аксель понурился, словно хотел задремать. Потом с мольбой протянул Вениамину рюмку, и Вениамин снова наполнил ее.
— Ну? Может, объяснишь, что случилось?
— Она меня выгнала.
— Это не самое плохое, что она могла сделать, — буркнул Вениамин.
— Посмотри на меня, друг! Неужели меня нельзя полюбить?
Разговор вдруг принял опасный поворот.
— По-моему, можно, — тихо сказал Вениамин.
— Ты в этом уверен?
— Да!
— Почему же тогда меня никто не любит?
— Ты напрасно тратишь время на Дину!
— Тебе этого не понять. Она у меня в крови. Для меня она лихорадка и испарина, воспаление и очищение. Все! А вот ты, проклятый обольститель, ничего о любви не знаешь!
— Я подумаю над твоими словами. А сейчас успокойся!
— В этих слухах есть доля правды? — Аксель шмыгнул носом.
— В каких слухах?
— Что председатель Олаисен бьет свою жену, потому что она бегает за окружным доктором.
Вениамин отставил рюмку.
— Кто это сказал?
— Сестра пекаря, как там ее зовут. Двое рабочих на верфи тоже болтали об этом, но совершенно невинно…
— Ты ходишь и собираешь сплетни, как баба, которой нечего делать?
— Тише, тише, зачем столько эмоций? Значит, доля правды в этом все-таки есть? — Аксель опять шмыгнул носом.
Карна знала, что этот разговор не предназначался для ее ушей. Они ее не видели, потому что портьеры между гостиной и столовой были задернуты, но двери оставались отворенными.
Она никогда не старалась ступать потише. Но почему-то сегодня… Наверное, потому, что у папы кто-то сидел, а она была в ночной сорочке. Она уже давно легла спать, но ей захотелось пить.
Голос Акселя! Карна остановилась.
— Черт бы тебя побрал! Ты все еще не унялся?
Папа что-то ответил, но она не разобрала слов.
— Пустых обвинений не бывает! Из-за одних подозрений никто не станет избивать жену до смерти. В этом должна быть доля правды!
— Я тебе уже говорил, как он объяснил случившееся. Зря, наверное… Я думал, ты друг.
— Я добровольно отказался от Анны, чтобы она могла уйти к тебе.
— Не разыгрывай из себя святого! Ты уже тогда прилепился к Дининой юбке! Давай окончим этот разговор, пока не поздно.
— Значит, ревнивец Олаисен прав?
— Аксель, перестань! — тихо попросил папа.
— Меня тошнит от тебя!
