— Сказать по правде, я приложила немало усилий, чтобы найти эту комнату. Это рядом с женской гимназией, и хозяйка производит хорошее впечатление. Объясни, в чем дело. Я не понимаю.
Карна услышала только: «Объясни, в чем дело. Я не понимаю». Анна есть Анна. Если ей объяснить, в чем дело, она поверит.
— Она была… не была… Я хочу сказать, что на нее нельзя положиться! Вот и все.
Карна глубоко вздохнула. Картина в простенке между окнами висела криво. Но это было почти незаметно.
— На кого нельзя положиться? — Слова сами слетели у нее с губ.
Папа поднял глаза. Она заставила себя встретить его взгляд. Что-то тут было не так. Он странно пошевелил рукой. И смотрел не мигая. А потом вдруг глотнул, хотя во рту у него ничего не было. В складках на щеках лежали глубокие тени.
Анна что-то сказала, но ее голос не достиг Карны. Папа тоже что-то сказал. Но это не имело отношения к тому, о чем она спросила. И он все время смотрел на нее.
Карна первая не выдержала и опустила глаза.
Карна выучила урок по латыни и написала немецкое сочинение, заданное ей Анной. Но не стала читать «Дочерей амтмана». Книга была слишком грустная. А у нее и без того хватало огорчений.
Ей предстоял разговор с папой. Бабушка возложила это на нее. Когда от папы ушел последний больной, она постучала в дверь кабинета.
В кабинете пахло блевотиной.
Папа стоял у стеклянного шкафа спиной к двери.
— Карна? — удивился он, обернувшись к ней.
Она остановилась у двери, сложив руки.
— Я должна задать тебе один вопрос.
— Задавай.
— Ты сначала сядь.
— Это так серьезно? — Он засмеялся, но сел за стол. — Итак?
Карна тоже села. На стул для больных. Папино лицо казалось плоским. Она пыталась придумать какой-нибудь вопрос, чтобы не задать тот, ради которого она пришла. Но в голове было пусто. Кроме того единственного вопроса, в ней не было решительно ничего.
И вдруг она придумала! Придумала другой вопрос, но тем не менее о том же:
— Почему ты не видишь Анну?
Папа удивился. Неужели он удивился?
— Я не вижу Анну? Почему ты так решила?
Карна стала теребить бахрому на поясе. Машинально сплела из нее тугую косичку. Тонкие льняные нити резали ей пальцы, но она этого не замечала.
— Потому что я видела, как ты входил к Ханне через черный ход, — прошептала она.
Она не смотрела на него. Хотела дать ему время прийти в себя. Каждому нужно время, чтобы прийти в себя. Но когда тишина между ними стала уж слишком плотной, ей пришлось взглянуть на него.
— Ты шпионила за мной? — тихо спросил он.
— Нет. Я не стала проверять, ходил ли ты туда второй раз, когда ушел ночью из дома.
Она слышала, как он дышит. Потом он вынул ручку из чернильницы и положил ее в пенал. Провел рукой по волосам.
— Я был там второй раз, — спокойно сказал он.
Карна больше не видела его лица. Он плавал среди водорослей. Под водой. Он утонул. И с этим уже ничего нельзя было поделать.
— Почему тебя это интересует? — услыхала она его голос. Значит, он еще не совсем умер.
— Из-за Анны…
Папа стал бесцветным. Исчез.
— Я доктор, Карна.
— И ночью ты тоже доктор?
— И ночью тоже.
— И в ту ночь?
— Да.
— Чем же Ханна была больна?
— Этого я сказать не могу.
— Ты лжешь!
Все. Забрать эти слова назад было уже невозможно. Никогда.
— Карна…
— Ты злой! — Она заплакала и попыталась расплести косичку из красных льняных ниток. Но это не получилось, и она так дернула, что нитки оторвались.
— Ты сказала об этом Анне?
— Нет, бабушка сказала, что не надо.
— Ах, бабушка!..
Она ненавидела его за то, что у него исчезло лицо. Это означало, что она права. Почему он не придумал какого-нибудь объяснения, которому она могла бы поверить? Тогда бы она забыла об этом. И все стало бы как раньше.
— Ты должен сказать об этом Анне, — прошептала она.
— Мне нечего говорить Анне, — отрезал он.
— Скажи ей то, что сказал мне, тогда я перестану чувствовать себя обманщицей из-за того, что мне не разрешают говорить правду.
— В чем, собственно, ты обвиняешь своего отца? — спросил чужой голос.
Она не могла этого произнести. Не знала нужных слов. В Библии это называется блудом. Но как сказать такое слово родному отцу? Она могла бы прочитать ему то место из Библии, но сумка с Библией осталась в ее комнате.
И все, что Анна и Сара рассказывали ей о теле, о любви, о зачатии, о крови, которая будет идти из нее, пока она не станет старой, — все это обернулось лишь отвратительным вкусом во рту. Словно виновата во всем была она одна.
Папа протянул ей через стол носовой платок.
— Ты больше не должен ходить туда! Слышишь?
Сперва он как будто не понял ее слов. Потом подпер щеки руками и серьезно посмотрел на нее.
— Если кому-нибудь из Олаисенов понадобится доктор, мне придется пойти туда. И ты должна это понять.
— Они могут пригласить другого доктора.
— Могут, — согласился он, и у него снова появилось лицо.
Потом он наклонился к ней через стол.
— Ты ведь знаешь, что мы с Ханной давно знаем друг друга. Иногда ей бывает нужно поговорить со мной.
Слова были ненастоящие. Как скрежет железа на ветру.
Глава 12
Карна постоянно встречала его на верфи. Но как-то не отмечала его присутствия. Даже издали она видела, какой он грязный. Сажа. Масло. Еще какая-то грязь. Однако она знала, что под этой грязью скрывается Педер, который умеет чинить машины. Он вернулся в Страндстедет, чтобы работать на слипе бабушки и Олаисена.
Она слышала, как старики, сидя на лавке на пристани, говорили о разнице между паровыми и обычными судами. И что Педер учится на механика, или как там это называется. Значит, он должен будет ремонтировать пароходы. И, по их мнению, слип, хоть и новый, слишком мал для этого.
Однажды Карна дома у Биргит показала ей, что, если приставить друг к другу большие и указательные пальцы и посмотреть через них на окно, чуть-чуть согнув внутрь большие пальцы, получится перевернутое сердечко. Биргит это понравилось, и она поинтересовалась, кто научил Карну складывать такое сердечко.
Неожиданно в сердечке Карны возник человек, окруженный солнечным сиянием. Появился и пропал. От удивления она не успела с ним поздороваться. Зато Биргит успела. Через мгновение Педер Олаисен был уже далеко.
