Губа от этого словно чуть-чуть раскрылась и сделалась даже красивее, чем раньше. Он исправил нанесенный Олаисеном вред и оставил на Ханне свою метку.
— По-моему, неглупая мысль. — Олаисен был доволен и обнял Ханну.
Когда они поднимались к своему дому, Анна предложила:
— А не съездить ли нам всей семьей в Рейнснес? Ханна с Вилфредом и детьми и мы?
— Нет! — не успев подумать, ответила Карна. Это прозвучало слишком категорично. Ведь «нет» можно произносить по-разному. Нет! Оно громыхнуло у нее в голове, как каменный обвал. Она не смела взглянуть на Анну. И на папу тоже.
— Почему же? — В голосе Анны слышалось удивление.
Неужели она знает? Или догадывается? Понимает ли папа, что Анна догадывается?
Вениамин был согласен с Карной. Но его «нет» было не столь категорично. Тон был значительно мягче. Слишком много людей, слишком много шума. Он очень устал. Устал от больных. От политики. От совещаний. Они должны понять его. Ведь правда?
И Анна поняла. Но даже если ему не нравится Вилфред Олаисен, что бы тот ни делал, ведь Ханна-то ему нравится?
— Конечно, — мягко сказал папа.
— Тогда я как-нибудь приглашу Ханну в Рейнснес, когда тебя там не будет, — сказала Анна. — С детьми.
— Почему?
— Мне хотелось бы установить с ней более близкие отношения. А при вас, мужчинах, она меня избегает.
— Поступай как знаешь. — Папа не возражал.
Это было ужасно.
— Я забыла у бабушки свою сумочку, — сказала Карна и побежала обратно в гостиницу.
Зал украшали гирляндами из листьев и полевых цветов. Хлопотал весь комитет. Матери и тетки, которым помогали сами молодые люди. И даже кое-кто из доброжелательных отцов семейств, сумевших освободиться, дабы тоже принести пользу.
За всеми действиями наблюдали глаза Педера Олаисена. Спокойные, как ясная погода. И зоркие, как у ястреба.
Что, скажите, могло заставить работника верфи взять на себя такие смешные обязанности? Вилфред дразнил брата, который, по его мнению, занимался бабьей работой и чепухой. Одно дело — поддержать этот бал на правлении местной управы или дать на него деньги, другое — вешать гирлянды и расставлять стулья. Это дело детей и женщин.
Педер соглашался с братом, это избавляло его от необходимости защищаться. Его отсутствующее: «Да, ты прав, но она попросила…» — было непробиваемо.
Еще в детстве он понял, как следует отвечать Вилфреду. Не отвечать же вообще было нельзя — можно было без предупреждения заработать оплеуху.
Пусть Вилфред утверждал свою правоту, подтрунивая над братом. Но соглашаться с ним тоже было опасно. Это было еще хуже. Педер опускал голову и вздыхал над собственной глупостью. Не заходя, однако, слишком далеко и не смеясь над собой, что могло бы вызвать подозрения. Просто напуская на себя пристыженный вид.
Педера огорчало, что Ханна еще не освоила этот прием. Но он никому не говорил об этом.
Педер тщательно вымылся. Только под ногтями остались черные полоски, выдававшие, каким образом он зарабатывает хлеб насущный. Надел чистую рубашку. Он следил за собой, когда шел исполнять свои обязанности по подготовке бала.
Он набросал рисунок, где что должно стоять: здесь — столы, в другом конце зала — пианино и музыканты. Середина была оставлена для танцев. Столы установят по стенам коридора, чтобы люди могли свободно проходить в зал для танцев.
Согласна ли фру Дина с таким предложением? Дина одобрила Педера и похвалила его рисунок. И гирлянды. Как только он догадался? Это же великолепно!
Анна и Дина пожелали ознакомиться с акустикой помещения. Педер сам принес туда Динину виолончель. Осторожно, но без панического страха, какой вызывала у многих эта большая пузатая скрипка. Ведь она в футляре, думал он. А все, что так надежно упаковано, не боится перемещений.
Педер решил развешивать гирлянды, когда все уйдут. Он не хотел выглядеть глупо, вися под потолком и размахивая руками. Лучше заниматься этим в одиночку.
Он не спешил и раздумывал, как сделать стремянку более устойчивой.
Карна сразу узнала его. Он висел вниз головой на железной балке, проходившей через весь зал. Под самым потолком, ухватившись за нее рукой и ногой.
Пахло осотом, клевером и листьями. Низкое солнце глядело в большие окна, просвечивало сквозь ушные мочки Педера и зажигало огнем его золотистые волосы.
Карна остановилась.
Сбоку на столе стояла высокая стремянка. Неужели он собирается по ней спуститься вниз?
Неожиданно он увидел ее. Словно с небес ударила молния. Синяя. Ярко-синяя!
— Осторожней, фрёкен Карна! Я могу упасть вам на голову! — серьезно сказал он. Голос у него был глубокий и чистый. Слишком чистый для человека, висевшего под потолком на одной руке и ноге.
Карна отпрянула, но не могла отвести глаз.
Педер опустил ногу и повис на руке. Потом ухватился за балку и другой рукой и, перебирая руками, двинулся вдоль балки, пока не оказался над стремянкой. Когда он задел ее, стремянка с грохотом упала со стола.
Карна перестала дышать и растерянно оглянулась по сторонам.
— Будьте добры, поставьте стремянку на стол! — попросил он сверху.
С бьющимся сердцем Карна попыталась поднять тяжелую стремянку. В то же время она следила за ним глазами, опасаясь, что он упадет.
Красными у него были не только мочки ушей. Он весь пылал от напряжения.
Наконец Карна водрузила стремянку на стол, но не отпустила ее.
Ей показалось, что его ноги слишком долго кружили над верхней ступенькой, прежде чем нащупали опору. Пока Педер старался обрести равновесие, чтобы отпустить балку, она подумала, что добром это не кончится.
— Подождите, я сейчас залезу на стол, и вы сможете на меня опереться, — приказала она.
Он повиновался, держась за балку попеременно то одной, то другой рукой, словно давая им отдых.
Карна подвинула еще один стол и залезла на него.
— Давайте вашу руку! — сказала она.
Наконец его пальцы обхватили ее руку. Грубые и горячие. Пока он осторожно искал равновесия, она поддерживала и стремянку, и его руку. Потом он отпустил ее и медленно, ступенька за ступенькой, спустился с лестницы.
Наконец они оба стояли на столах, держась с двух сторон за стремянку.
— Это могло плохо кончиться, — сказала Карна.
— Только не с такой помощницей! Спасибо!
Тот же глубокий голос. Словно говорила гора, а не человек, который только что, как обезьяна, висел на железной балке.
В груди у него что-то переливалось, и только потом звучал голос. Но он как будто не сознавал, что в нем скрыта музыка.
