— Я написал ей и просил приехать, чтобы решить, что делать с Рейнснесом, — вдруг сказал Вениамин.
Андерс вычистил трубку. Снова набил ее. На это ушло время. Покончив с этим, он долго раскуривал ее. Почмокал, вынул изо рта и подозрительно прищурился. Никакого намека на огонь. Он сделал еще одну попытку. Трубка оставалась такой же черной. Тогда Андерс достал из коробки с табаком четырехдюймовый гвоздь и выковырнул табак из трубки. В коробке вырос коричневый холмик. Андерс с интересом его разглядывал.
— Ну что ж, если веришь в чудеса…
Потом он отложил трубку и снова налил им рома.
Вениамин по-прежнему снимал в Страндстедете у сапожника две комнаты. Там он принимал больных два раза в неделю, когда погода позволяла ему добраться до Страндстедета на своей небольшой лодке.
Он признавался, что Бог не дал ему таланта ходить под парусом. Но Андерс был прав, говоря, что даже то дело, к которому не лежит душа, постепенно входит в привычку.
Со временем Вениамин привык ходить в море под парусом в любую погоду. Он был один, и никто не видел, как сильная зыбь под Сенье или большие волны в Анд-фьорде лишали его мужества. Или как он плакал, когда приходилось идти на веслах против ветра и на руках у него лопались водяные мозоли.
У Вениамина была хорошая лодка. Но даже небольшое волнение на море заставляло его мечтать о Копенгагене. Думать об отступлении. О бегстве.
Студенческая жизнь представлялась ему нескончаемым праздником и свободой. Жизнь и работа среди островов и шхер опустошала его, он чувствовал себя старым.
Если позволяла погода, он, сидя под парусом, мечтал уехать в Копенгаген или в Германию, ему хотелось стать настоящим специалистом.
Можно было еще поехать и в Берген. Там была женская клиника. Он бы помогал детям появляться, на свет. Лечил бы женщин…
Случалось, он даже назначал день, когда он напишет ходатайство о месте. Но сильного бокового ветра было достаточно, чтобы смыть эти мысли. Или же их смывал каре-голубой взгляд Карны, приковылявшей на берег, чтобы встретить его.
К Вениамину часто приходили женщины. Молодые и старые. Они просили у него совета или лекарства. Зимой он почти не видел их из-за теплой одежды. Летом замечал на себе их взгляды. Родинки. Улыбки. Пряди волос. Но все они были для него как будто ненастоящие. Только тот или другой недуг. Ему приходилось принимать их, иногда утешать. Случалось, он замечал жар, исходивший от их кожи. И сразу настораживался. Он-то для них был настоящий.
Оставаясь ночевать в Страндстедете, он иногда посещал места, где не было больных. Дурацкие базары, собиравшие средства на благотворительные цели. Или клуб читателей, организованный редактором газеты. Слушал, как там читают отрывки из романов.
Но Страндстедет не был Копенгагеном. Женщины в Страндстедете не прогуливались под деревьями в тонких летних платьях. Их каблучки не стучали по брусчатке. Перед мысленным взглядом Вениамина проносились образы, встречи, картины. В них всегда присутствовали женщины в широкополых шляпах. Они стояли к нему спиной, и их округлые бедра маняще покачивались. Воистину, Создатель был распутным дьяволом!
Любовь?
Нурланд был неподходящим местом для такого, как он.
Однажды Вениамин навестил Ханну. Она снимала две комнатки в некрашеном доме рядом с телеграфом.
Он не видел ее уже несколько месяцев. Она редко приезжала в Рейнснес.
Как-то раз в Страндстедете она зашла к нему за микстурой от кашля для Исаака. Ждала в его маленькой приемной с таким видом, будто она одна из всех.
Она его избегала. Или это он избегал ее?
С нескрываемым удивлением она приняла его в своей маленькой гостиной позади рабочей комнаты. Здесь было уютно, но тесно.
Ханна предложила ему кофе с печеньем и села обметывать петли на платье.
Вениамин знал, что она много работает, чтобы заработать на самое необходимое. Несколько раз он передавал Стине немного денег для Ханны, но просил не говорить, что это от него.
Теперь ему было неприятно думать об этом. Словно он хотел что-то купить.
Они поговорили о детях. Вениамин принес Исааку оловянного солдатика.
— Он играет на берегу, — сказала Ханна.
Несколько дней назад Вениамин предложил Исааку съездить с ним к больному. Погода хорошая, а к вечеру они вернутся домой. Исаак играл один возле лодки Вениамина. Пытаясь скрыть радость, он рассудительно ответил, что должен предупредить Ханну.
Они говорили о большом мире, скрытом за горизонтом. И о нарыве на пальце, который Вениамин вскрыл в присутствии Исаака.
Мальчик в отличие от Ханны доверчиво относился к миру. Но заслуга в этом была ее. Если другие вдовы оберегали и баловали своих детей, Ханна предоставляла Исааку полную самостоятельность. Он выполнял разные поручения, ездил с доктором к больным, плавал в гавани на лодке и посещал кузницы на берегу.
В тот раз Исаак первый завел разговор о пароходном экспедиторе:
— Он присылает к маме заказчиц. У него много знакомых.
— Правда?
— Да, он говорит, что мы можем переехать к нему в дом. Он хочет пожениться.
— Ты это сам слышал?
— Может, слышал, а может, нет… Такое само залетает в уши! Я уже лежал, но не мог уснуть.
— И что же мама ему ответила?
— Этого я не слышал. Но он подарил ей брошку.
Вениамин хотел рассказать Ханне о поездке с Исааком, но неожиданно увидел у нее на груди эту брошку. Или все было как раз наоборот?
Вместо рассказа о поездке с Исааком он заговорил о брошке.
— Она лежала у пароходного экспедитора без дела… Но я еще не заплатила за нее.
— Пароходный экспедитор так богат, что может дарить брошки? — шутливо спросил Вениамин.
Ханна насторожилась и быстро заговорила. Олаисен хочет построить пристань для пароходов.
— Пристань?
Тут же она сообщила, что экспедитор получил наследство от дяди, жившего в Америке.
— Ты часто с ним видишься?
— Иногда. Исааку он нравится.
— А тебе?
— Мне? — Она опустила шитье.
— Это серьезно?
— Ты имеешь в виду, что он ко мне посватался?
— Да, вроде того.
Ее глаза были прикованы к ткани. Она обметывала петли. Быстрые, точные стежки, но лицо у нее было такое, словно она их ненавидела:
— Ты тоже хочешь взять на себя заботу обо мне?
— Нет, я только спросил. Ведь мы с тобой как брат и сестра.
— Как брат и сестра?
Пальцы остановились. Потом иголка решительно описала дугу и приготовилась к очередному стежку. Ханна без остановки втыкала иголку в ткань.
