— Не какой-нибудь пирс для лодок, а большую пристань для пароходов! — скромно объяснил он.
Чем-то он напоминал Акселя. Поговорить с ним было бы интересно. Но в тот день все шло кувырком. Особенно когда Олаисен открывал рот. Он говорил без умолку. Слова сыпались из него как горох. Что ж, пусть Ханна слушает, если ей это приятно.
— Фрёкен Ангер, вы очень музыкальны, — сказал Юлиус Линд. — Но иногда у вас бывает слишком сильный удар. Если хотите, я покажу вам после обеда, — милостиво пообещал он и повернулся к Ханне: — Какое красивое платье! Бьюсь об заклад, что вы сшили его сами! — Он пососал зуб, деликатно прикоснулся к руке Ханны и продолжал: — В Трондхейме дамы одеваются немного иначе. Но вы очаровательны в этом платье, фрёкен Ханна.
Из-за рук Олаисена и снисходительности Линда Вениамину расхотелось есть. К тому же он заметил, что Анна как будто всем телом улыбалась Олаисену.
Будь здесь Аксель, Вениамин отвел бы его в сторонку и сказал ему голосом господина Линда: «Красивое платье, ты не находишь?»
Аксель откинул бы голову и засмеялся своим булькающим смехом, похожим на бульканье в неполной пивной бочке. Но Аксель был далеко. Он держался за Динину юбку где-то в Берлине.
Вениамин знал, что от недосыпания появляется чувство одиночества. Но сегодня вечером жизнь решительно устроила против него заговор. И сверху, словно крышка, на всем лежала усталость.
Он опустошил свою рюмку.
Бергльот поспешила к нему с графином.
— Прикажете подать кофе и коньяк в курительную, господин доктор? — спросила она и тихо добавила: — И дамы пойдут туда?
Он тоже понизил голос и попросил ее почаще заглядывать к Карне. Потом с улыбкой обратился к гостям:
— Если дамы готовы терпеть дым в нашем обществе, сейчас в курительную подадут кофе.
У Анны пылали щеки. Она со смехом сказала, что он еще со студенческих времен должен помнить, как она любит курительные.
Вениамин отметил, что она говорит слишком громко.
Ханна милостиво кивнула. Близкая связь, которая, по-видимому, была между Вениамином и Анной в курительных комнатах Копенгагена, заставила вспыхнуть в ее зрачках яркие точки.
Олаисен засмеялся, сверкнув глазами:
— Значит, вы привыкли к табачному дыму еще в Копенгагене, фрёкен Анна? Это очень интересно…
Господин Линд встал и помог встать Анне, он что-то шепнул ей, отчего она стала еще красивее.
Олаисен тоже вскочил и помог Ханне, словно играл в новую для него, интересную игру.
Линд попросил пунша вместо коньяка. Если можно? И хорошо бы расположиться в беседке, а не в доме. Если можно?
— Там будет прохладно, — заметила Ханна.
Но Анна тоже предпочла беседку, и это решило все.
Пришлось Бергльот подать в беседку чашки и рюмки, горячий пунш и коньяк. Было уже девять вечера.
Дамы закутались в шали, расположились на принесенных для них подушках, и только после этого мужчины наконец раскурили сигары.
Вениамин извинился и ушел к Карне.
Цвет лица и пульс были у нее уже нормальные. Кожа — почти сухая.
Он потрогал ее руку, она схватила его за укушенный палец, причмокнула языком и вздохнула.
Вениамин почувствовал себя счастливым. Все постороннее исчезло. Он уже не мог вспомнить, что его огорчало.
В коридоре он разминулся с Бергльот, она несла поднос с посудой, волосы у нее растрепались. Она убирала в буфетной. Он тепло прикоснулся к ее плечу:
— Заглядывай к Карне… почаще. Мы будем в саду и обойдемся без тебя. Я оставил ее дверь приоткрытой. Только крикни, если что-то будет не так.
— Я не помню у нее такого сильного припадка, — Бергльот робко взглянула на него.
— Да, — согласился он.
И вдруг подумал, что только Бергльот говорила сегодня о Карне.
— Вы устали, господин доктор?
Что-то шевельнулось у него в груди. Застряло в горле.
Господи, подумал он, неужели достаточно такой малости? Нескольких слов, говорящих о том, что кто-то понимает, как ему дорог его ребенок.
Он взял из рук Бергльот поднос и отнес его на кухню. Она пришла, когда он пристраивал его на заставленный посудой стол.
— Не надо, господин доктор… Олине рассердится.
На столе стояла открытая бутылка мадеры. Вениамин налил две рюмки, протянул одну Бергльот, чокнулся с ней и крикнул в сторону комнаты Олине:
— За твое здоровье, Олине! И спасибо за обед! Ты ангел!
— Как все прошло? — послышалось оттуда.
— Прекрасно. Бергльот тоже ангел.
— Ей, бедняжке, сегодня досталось.
— Ничего, теперь отдохнет. — Вениамин просунул голову в дверь.
Олине возлежала в кровати по обыкновению с рюмкой в руке.
— Это разжижает кровь. — Она сконфузилась.
— Ты права! — засмеялся Вениамин и закрыл дверь.
Бергльот стояла у кухонного стола. Он подошел к ней:
— Очень устала?
Она подняла глаза и покраснела.
— Нет, что вы!
— Постараюсь поскорей отправить гостей домой, — сказал он, словно говорил с союзником, а не со служанкой.
— Нет, что вы! — снова воскликнула она.
Открыв дверь беседки, Вениамин услыхал смех.
Ему захотелось уйти, но он передумал. И устроился снаружи, чтобы чего-нибудь не пропустить.
Он не успел закурить сигару, как почувствовал первых комаров.
Олаисен заговорил о пристани.
Он уже раздобыл капитал для приобретения леса. Остается только нанять рабочих. За сходные деньги. Может, доктор или Андерс — Олаисен быстро отказался от официального тона в разговоре с Андерсом — захотят вложить капитал в такое предприятие? Будущее, несомненно, на стороне Страндстедета.
Он говорил долго. Анна вставляла восхищенные фразы, ей все здесь нравилось — пейзаж, свет, зелень. Такая яркая… Листья, трава…
Олаисен продолжал гнуть свое. Он предсказывал, что в скором времени пароходы перестанут заходить в небольшие местечки. Нет, он вовсе не считает, что Рейнснес относится к таким отжившим местечкам. Однако Рейнснесу полезно иметь прочную основу. Рейнснес из поколения в поколение жил покупкой, продажей и фрахтом рыбы. Но всему свое время. Пристань — вот что необходимо. Пристань в Страндстедете. Прогресс остановить невозможно. Погрузка, разгрузка, экспедиция — все прямо на пристани.
Андерс сказал, что уже слишком стар, чтобы говорить о делах в это время суток. Он просит извинить его. Осушив свою рюмку, он пожелал всем доброй ночи и ушел.
