Помещение было большое и светлое. Слишком светлое, подумал Вениамин. На забавных креслах с подлокотниками, покрытых вышитыми чехлами, сидеть было неудобно. Кружевные салфеточки на красных бархатных скатертях, крошки пищи.
Они сделали заказ и наконец остались одни.
— Я должна признаться тебе в одной вещи, — опять шепотом сказала Анна.
— Это связано с Ханной?
— Нет, с одним человеком, которого я встретила.
— Которого твоя мать назвала бы партией, хорошей во всех отношениях?
Она не ответила, молча поправила нож и вилку.
— Я никогда не стану таким богатым, как этот… англичанин.
— Шотландец.
Склонив голову набок, Анна вызывающе изучала Вениамина. Он разозлился:
— А ты с ним спала?
Только по выражению ее лица он понял, что сказал.
Анна положила перчатки на свободное кресло.
— Анна! Прости! Беру свои слова обратно!
Она смело взглянула на него. Словно забыла, что между ними произошла размолвка, и, наоборот, хотела довериться ему.
— Да. Я с ним спала. В башне замка, построенного в тысяча триста пятьдесят седьмом году в Уэльсе. Мы оба были далеко от дома. И я твердо решила больше никогда не думать о Вениамине Грёнэльве.
Он мог бы поклясться, что все это происходит во сне. Что она во сне произнесла эти чертовы слова, которые легли между ними. Его глаза искали точку опоры. И нашли стену у нее за спиной. Тишина обоев обожгла ему сетчатку.
Анна кашлянула. Этот сухой звук не имел к нему никакого отношения.
— Он считал, что мы поженимся. Мы не поженились, но не по его вине.
— Не может быть! — выдавил он наконец, не глядя на нее.
— Я уехала на другой день. Сбежала, не знаю, как иначе это назвать.
— Интересно! — Голос Вениамина звучал презрительно.
Но Анна как будто не слышала его. Она как будто делилась с подругой чем-то сокровенным.
— Я вдруг поняла самое себя, — продолжала она, не переводя дыхания и глядя ему в глаза. — Это невероятно! Я имею в виду, что совершила недопустимый поступок! Что я такая испорченная! Ты понимаешь?
Это было слишком вульгарно для того, чтобы быть правдой. Анна просто играет. Вот и все.
— Я чувствовала себя настоящей грешницей. Поверь, это было непередаваемое чувство свободы! Но когда я вернулась домой и оказалось, что я не забеременела, я не могла даже вспомнить, как он выглядел… Тогда я написала твоей матери и спросила ее, что она думает о таком безумном поступке.
— Ты… написала… Дине?
— Да, не могла же я посоветоваться с собственной матерью. Или с тобой. И Дина написала мне, что и прежде с женщинами из хороших семей случалось нечто подобное и что я должна просто забыть об этом грехе и поехать в Рейнснес. Потому что ты — последний из всех, кто имеет право меня судить.
Он видел ее как в тумане. На лбу у нее появилась некрасивая складка. Воротник блузки сбился на сторону.
— Это мне помогло. И вот я здесь. И рассказала тебе всю правду!
Вениамин никогда не любил остывшее жаркое под жирным соусом. Но то, что ему подали здесь, было решительно несъедобно.
Тем не менее он не мог оторвать от него глаз. Его словно заворожили и соус, и остывшее перепревшее мясо. Бедное животное напрасно лишилось жизни.
Анна через стол протянула ему вазочку с брусникой. Неужели она улыбается? Хитрая улыбка, игравшая у нее на губах, несмотря на то что им подали нечто несъедобное, доконала его.
Вениамин положил на мясо бруснику. Когда он воткнул в него нож, брусника брызнула во все стороны и растворилась на красной скатерти.
Нож тоже никуда не годился. Вениамин взвесил его на руке — ручка ножа была слишком тяжела. Она качнулась к тарелке. Пользоваться таким ножом было невозможно.
Он подозвал официантку в черном платье с кружевным передничком и объяснил ей, что мясо несъедобно, а нож туп. Нет ли у них другого прибора?
— Но это тот же прибор, которым вы обычно пользуетесь, когда обедаете у нас, господин доктор! Я, конечно, сейчас поищу другой… А мясо… я могу его подогреть…
Она с достоинством взяла его тарелку и протянула руку за тарелкой Анны.
Но Анна с улыбкой покачала головой:
— Пожалуйста, не затрудняйтесь. Я съем и так. Мясо превосходное!
Черная официантка кинула на доктора красноречивый взгляд и величественно удалилась.
Вениамин провел рукой по волосам. Он ненавидел эту свою привычку, но никогда не мог вовремя удержаться.
Анна ела, опустив глаза. Медленно, не разжимая губ. Почти незаметно глотала пищу. Она взяла на вилку новый кусочек — мясо, овощи, чуть-чуть соуса, — потом открыла рот и положила в него пищу.
Их глаза невольно встретились. Вениамина поразила посадка ее головы. Блеск голубых глаз.
«У нее есть власть надо мной, — подумал он. — Стоит ей захотеть, и я превращаюсь в ничтожество. За те годы, что мы не виделись, она еще больше убедилась в моей никчемности». Он положил на край стола сжатую в кулак руку. Другая рука лежала в кармане, он откинулся, и спинка кресла больно впилась ему в лопатки.
Вздернув подбородок, Вениамин с профессиональным интересом изучал лицо Анны. Не слишком пристально, чтобы не вызвать чувства жалости к себе, мягко, но соблюдая определенную дистанцию. Именно так он смотрел бы на трудного пациента.
— Итак, милая Анна? — сказал он наконец с вопросительной интонацией, словно у нее на сердце было что-то еще, что она боялась ему доверить.
— Что ты хочешь сказать?
— Я? Почему я? — Он улыбнулся.
Анна невозмутимо продолжала есть.
— Тебя это задевает? — спросила она.
Да она вовсе не женственна! И не так привлекательна, как кажется с первого взгляда, думал он.
— Какого черта! Как ты могла? С шотландцем? — прошипел он.
Официантка в черном принесла его тарелку. Не спеша холодно произнесла «прошу вас», сделала реверанс и удалилась. Вернее, начала в углу складывать салфетки.
Вениамин с грозным видом повернулся к ней:
— Может, вы разрешите нам спокойно поесть?
Официантка подскочила и словно испарилась. Упавшая на пол салфетка, которую она не успела сложить, показывала, в каком направлении она скрылась.
— Ты и правда несносен, — сказала Анна.
Она уже кончила есть.
— Как ты могла так поступить, если не имела в виду выйти за него замуж?
Она задумчиво, почти с сожалением посмотрела на него:
— Не знаю. Я была одинока, брошена. Мне все говорили, что годы идут, что мои подруги давно повыходили замуж. Мне хотелось уехать из дому, обрести свободу. Хотелось быть любимой… полюбить того, кто полюбит меня. Хотя бы на мгновение. Знаешь, как это бывает?
