Он не прикоснулся к ножу и вилке.
— Ешь, дорогой… ради меня, — попросила она.
— Какой он?
— По-моему, это был самый красивый мужчина, какого я знала. Очень воспитанный, с приятным чувством юмора. Правда, он никогда не относился с иронией к самому себе. Только к другим. Его жизнь в основном была посвящена геральдике.
— Как это?
— Очень просто. Он думал о гербах даже на поле для гольфа. Это очень типично для шотландских дворян, однако… Он, безусловно, кое-чему научил меня.
— Чему же?
— Иронии. По отношению к другим.
Вениамин взял себя в руки и прикоснулся к пище. Нож и вилка царапали его голову изнутри.
— И что он делает… теперь… этот шотландец?
— Приехал в Копенгаген и хочет стать правой рукой моего отца. Изучает болезни сердца. О моем сердце он знает уже все. О безраздельном контроле сердца над мозгом… по крайней мере. А химические процессы, которые превращают нас в хороших или плохих людей! А удары пульса! А правый и левый желудочки! Он часами читал мне лекции о стимуляции, которые вгоняли меня в краску.
— Зачем же ты приехала сюда?
— Ничего не могла поделать со своим непослушным сердцем, доктор Грёнэльв, с моим дорогим необузданным сердцем. Я не могла всю жизнь прожить в Лондоне, спрятавшись за каким-нибудь гербом.
Он растерянно смотрел на нее:
— Я этого не вынесу, Анна. Что нам делать?
— Пожениться и тем самым уменьшить мои грехи.
Когда они возвращались домой, море было спокойно, солнце затянуто легкой дымкой. Вечером на западе вспыхнул красно-белый пожар.
Вениамин спустил парус; слабый ветер, дувший с берега, легко покачивал лодку, Потом он снял одну скамейку и постелил на балласт робу и запасной парус.
Анна удивленно следила за его движениями.
— Анна! Иди ко мне! Мы одни.
Она неуверенно приподняла юбку, чтобы перешагнуть через скамью. Он встал на колени и обнял ее. Бедра под мягкой тканью. Талия. Губы. Осторожно расстегнул пальто, лиф. И наконец они приникли друг к другу.
Море тихо дышало. Где-то вдали Вениамин угадывал зыбь. Могучую волю черных глубин. Выжидавшую. Неодолимую, но спокойную. С игривой нежностью захлестывавшую через борт.
Тем временем лодка плыла вдаль. Туда, где никто не мог достичь их.
Три часа ушло у Вениамина той ночью, чтобы привезти Анну обратно в Рейнснес.
Глава 13
Олине проснулась от странной тяжести в голове. Она встала и согрела чайник. Налив себе чаю, села у окна и стала смотреть на скользивших над аллеей птиц. И почему-то с грустью думала о своей жизни.
Она видела себя только что приехавшей в Рейнснес. Через какое-то время она уже не могла себе представить, что можно жить в другом месте. Иаков Грёнэльв давно умер. Да и будь он жив, она все равно жила бы здесь и смотрела, как он стареет.
Рана на ноге сегодня почти не болела.
Олине не заметила ничего, кроме мгновенной тяжести в голове, и продолжала сидеть за столом в синей кухне Рейнснеса.
Но потом пришла Карна и прикоснулась к ней, тогда полное тело Олине распрямилось.
Она сдалась. Наступил покой.
Солнце уже коснулось нижних бревен хлева и крышки колодца, когда Вениамин и Анна в обнимку поднялись от причала к дому.
Вениамину пришлось грести, чтобы доставить домой и Анну, и повисший парус. У него приятно ныло все тело. Уже в бухте Анна увидела, как у берега играет мелкая сайда, ей захотелось поудить.
Вениамин уступил. Он все видел ее глазами. Берег, горы, солнце, море. Часа два он покорно возил Анну от мыса к мысу по всему заливу.
Она вытягивала из моря рыбу и смеялась от гордости. Потом потрошила ее. От них обоих пахло рыбой.
Вениамин принес из лодочного сарая ведерко для рыбы. И они вместе понесли его к дому. Анна шла босиком, подоткнув подол юбки.
Ее ботинки, связанные шнурками, висели у Вениамина на шее. Его глаза упивались Анной. Она шла среди привычного ему ландшафта, и этот ландшафт превратился для него в храм. Купол был бесконечно высок, и в его вышине горели все свечи мира. Вениамин был одновременно и маленьким мальчиком, и взрослым мужчиной, между ними не было разницы. Потому что рядом шла Анна.
Ее присутствие все очистило. Ему нечего было скрывать от нее. Даже о себе. О Фоме он собирался рассказать ей в более подходящее время. И о русском в вереске.
Потом.
— Давай пройдем через кухню и возьмем там чего-нибудь поесть, — предложила Анна.
Он согласился. Никого не было ни видно, ни слышно. Время приближалось к пяти.
Анна приложила палец к губам и приоткрыла дверь кухни. Потом широко распахнула ее перед Вениамином.
Они лежали на полу рядом. Маленькая и большая.
Карна — на боку, положив руку Олине на грудь. Рот у Олине был открыт. Она смотрела на что-то, видимое только ей. Прислушивалась к чему-то. Только не к скрипу половиц и не к звяканью крючка. К иному. К чему-то, что она услыхала впервые, не похожему ни на что.
Вениамин опустился на колени рядом с ними. Шепотом позвал Карну, попытался ее поднять. Она была тяжелая, как свинец.
Широко открытые глаза были неподвижны. Но Вениамин видел, что это не обычный припадок.
Еще не прикоснувшись к запястью Олине, он уже все понял.
Олине больше нет.
Он отпустил ее розовую ладонь, и из нее под табуретку выкатился кренделек. Хоть он и сломался, упавшие кусочки все-таки сохранили его форму.
— Олине не хотела брать кренделек.
Голос Карны звучал, как его собственный много лет назад. Или теперь?
— Не огорчайся, Карна, Олине больше не нужны крендельки.
Карна отказалась уйти из кухни, и папа разрешил ей посидеть у плиты на коленях у новой Ханны.
Бергльот развела огонь под кофейником. Это полагалось делать не ей, а Олине. Узкие, острые языки пламени лизали кофейник, он почернел и стал пушистый от сажи. Карна знала, что это не полагается.
От новой Ханны пахло не так, как всегда. От нее пахло рыбой. Или так только казалось, потому что в открытых дверях сеней стояло цинковое ведерко с рыбой?
— Олине будет готовить рыбу? — спросила Карна.
— Нет, мы сами потом ее приготовим, — тихо ответила новая Ханна. Слишком тихо.
Все по очереди приходили в кухню. И уходили. Одни плакали. Другие стояли или сидели, притихшие и серьезные.
Стине сказала, что Олине уже давно состарилась. Она налила в таз воды и пошла в комнату Олине, где папа с Фомой уже положили Олине на кровать.
