И непостижимым для Андерса образом все эти годы исчезли. Проклятые годы одиночества и тоски, когда он жил в Рейнснесе, как морской призрак.
Она будто и не уезжала. Мало того — даже до ее отъезда ему не всегда было так хорошо с ней. Но какое это имеет значение, если она здесь? Вопросы и ответы не нужны тому, кто давно уже понял, что жизнь длится только от минуты до минуты.
Его час был сейчас и здесь. Они сидели на скамейке возле флагштока и вместе поехали за море, и там, миновав устья широких рек, оказались в большом городе, где говорили на чужом языке.
Поэтому он сидел не двигаясь, и людские пересуды заботили его не больше чем укусы комаров. Пусть себе пищат. Мужчина не должен обращать внимания на такие пустяки. Он и не обращал.
Ибо что люди, видевшие только грязь да комаров, знали о самом важном? Если они считали годы, когда ее здесь не было, то они не знали ничего. Ни о рассказе, который она подарила только ему, и никому другому. Ни о странном слове «любовь», которым он когда-то владел, но потерял. И которое обрел вновь, не приложив к этому ни малейших усилий.
Его преданность, которой он не мог скрыть, не оставила ее равнодушной. Рассказывая, она все крепче прижималась к нему. И невольно взяла его за руку, когда заговорила о музыке в Берлине. Об оркестрах и опере.
И хотя Дина знала, что из музыки он знает только то, что она давным-давно играла ему, она сказана, что вечером хочет сыграть ему одно произведение, она уверена — ему понравится. И он уже на всю жизнь запомнил, что она назвала это произведение Wiegenlied
[9]
, а звали композитора Иоганнес Брамс. Он хотел спросить, что значит Wiegenlied, но не решился прервать ее рассказ.
И пока Андерс слушал ее голос, кровь побежала у него по жилам, но не так, как обычно, только поддерживая в нем жизнь, а как река Шпрее между двух берегов. Как мощная сила, знающая свою цель. Единственную цель между этих двух берегов.
Оставалось только изгнать морского призрака.
С тех пор как Дина вернулась домой, они обедали поздно, как в старые дни, в праздники или когда принимали гостей. В тот день Андерс пришел в буфетную и отвел Бергльот в сторону:
— Будь добра, разложи сегодня мою кровать! И принеси две перины и побольше подушек!
Бергльот и бровью не повела. Только кивнула. И сделала реверанс, сложившись, как ножницы при стрижке овец. Но с Анной она не сдержалась.
— Фру Анна, — прошептала она, как только подвернулась удобная минутка. — Фру Анна! Андерс просил принести ему две перины и разложить его постель.
Анна с пониманием кивнула, словно Бергльот предстояло проделать чрезвычайно важную работу.
— Очень хорошо, Бергльот! Очень хорошо!
Глава 6
Стине с Фомой приехали в Страндстедет, чтобы сообщить Ханне о дне своего отъезда. Но Ханна и слышать не хотела об этом. Америка! Они там погибнут! Их могут ограбить, изувечить! А то чего и похуже.
Она-то удачно вышла замуж, и у нее есть все, что нужно. Но Уле и Сара? Что будет с ними?
— Они поедут с нами, — сказала Стине.
Фома пошел взглянуть на место, где будет строиться верфь, Ханна и Стине остались в гостиной одни.
— Неужели вы уедете от меня! — вздохнула Ханна.
— Я просила тебя поехать с нами, когда мы решили, что уедем. Тогда ты была еще вдовой. Я хотела, чтобы вы с Исааком…
— Тогда я не была готова уехать так далеко.
— А если бы не Олаисен? Ты бы поехала с нами? Ханна заплакала.
— Ты могла бы найти там свое счастье. Стать свободной!
— От чего свободной?
Стине не отвечала так долго, что Ханна снова спросила:
— От чего свободной, мама?
— От Олаисена! — прошептала Стине.
Она стояла и складывала льняные полотенца, которые наткала для Ханны.
— Мама, он спас меня от бедности. Он единственный, кто захотел видеть меня свободной.
— Было время, когда я думала, что ты останешься в Рейнснесе. В большом доме…
— Почему ты так думала? — Ханна всхлипнула.
— У него это было написано на лице.
— У кого?
— Ты сама знаешь, зачем называть имя.
— Обычная мечта бедняков.
Стине опустила глаза. Вдруг она отбросила полотенца в сторону и села на ближайший стул.
— Вениамин должен был жениться на тебе! — громко сказала она и в испуге огляделась по сторонам.
— Чепуха!..
— Я и сейчас так думаю! Вы должны были пожениться. А теперь вы оба несчастны. Я же вижу! Ты снова беременна, а у него так и нет детей. Эта… эта Анна может только играть на пианино и мечтать.
— Мама! — Это прозвучало как вопль о помощи.
— Олине мне все рассказала… вы с ним… тогда на Троицу… Тебе не следовало выходить замуж за Олаисена! Он тебе безразличен. Я вижу!
— Не надо, мама! — Ханна всхлипнула и сжалась в уголке возле печки.
— Если нет любви, не будет и счастья.
Ханна повернулась к ней, сверкнув черными глазами:
— Любовь? Любовь только для богатых! Для тех, кому дано выбирать и привередничать. Ты знала любовь? Ты, моя мать, знала любовь?
— Да, Ханна, знала! Я любила твоего отца. И если бы он попросил меня уехать с ним в Америку, я бы не стала раздумывать. Теперь на его деньги едем мы с Фомой. Моя мечта исполнится. Потому что, к твоему сведению, я люблю Фому!
— Ну и поезжайте! Пожалуйста! Поезжайте!
Стине обеими руками пригладила волосы, словно ждала гостей. Машинально, не глядя в зеркало. Мягким, привычным движением.
— Он все еще любит тебя, Ханна. И ты это знаешь…
— Замолчи!
— А ты — его.
— Не мучай меня!
— Когда ты была беременна, ко мне приезжала одна женщина из Страндстедета. Она удивилась, что вас еще нет дома, она видела, как вы вместе садились в лодку… и была уверена, что доктор поехал в Рейнснес.
— Какая женщина? Когда это было?
Стине блестящими глазами наблюдала за дочерью.
— Я же сказала. Когда ты носила Рикарда.
— И что ты ей ответила? — шепотом спросила Ханна.
— Что Вениамину нужно было заехать к одному больному на островах, но он вот-вот приедет.
Ханна перестала плакать, она не поднимала глаз и не знала, куда деть руки.
— Вениамин приехал наутро. Один. Но та женщина уже уехала.
Глаза Ханны зацепились за ниточку на полу. Она не двигалась. Потом выбежала из гостиной и быстро поднялась в спальню с большой дубовой кроватью.
