Бабушка не ответила, но свободной рукой крепче прижала Карну к себе, а другой пригладила волосы Андерса.
— Он просил Стине подстричь его, — сказала Карна.
Вскоре они услыхали, как кто-то бежит, — сперва по аллее, потом по песчаному берегу. Был отлив, и сапоги чавкали, наступая на водоросли.
Папа и тот, чужой, тащили лодку к воде, дно лодки царапало о камни. Голосов не было слышно. Только этот скрежещущий звук, который Карна слышала множество раз. Теперь она всегда будет плакать, заслышав этот дурацкий звук.
Наконец Карна не сдержалась:
— Бабушка, почему папа сказал: «Бедная девочка… Что за человек твой отец!»
— Он был расстроен, потому что рассердился на меня как раз перед тем, как Андерс умер.
— Это он виноват?
— Нет! Разумеется, нет.
— А почему он рассердился?
— Потому, что когда-то я совершила поступок, которого он не мог понять. И еще потому, что я уехала от него в Берлин.
— Вы теперь не друзья?
— Конечно, друзья! — сказала бабушка, покачивая Андерса.
И вместе с ним покачивая Карну.
Послышалось множество шагов. Сперва за дверью. Потом в лавке. Анна, Фома, Стине, Сара и Уле. Стине принесла с собой свечи. Молча зажгла по свече по обе стороны от них. Но Карна знала, что свечи зажжены только для Андерса. Хотя желтое пламя на мгновение осветило их троих.
Густые седые волосы и крупный подбородок Андерса стали желтыми. И смешные седые усы. И странный бугорок на шее, который так и ходил ходуном, когда Андерс говорил или смеялся.
Бабушкины руки лежали на Андерсе.
Потом пламя свечей выросло, и свет стал белым.
Глава 7
Анна в платье лежала на постели. Вдали послышался шорох вытаскиваемой на берег лодки. Она мигом выбежала в прихожую, схватила с вешалки первую попавшуюся куртку и бросилась на берег.
Они встретились внизу в начале аллеи.
Вениамин остановился и опустил на землю чемоданчик, не отрывая глаз от ее башмаков. Серое, заросшее щетиной лицо, большие пустые глаза. Несмотря на холодную ночь, он был без верхней одежды. Ни шарфа, ни фуражки. Один рукав был мокрый. Вениамин как-то поник. Он никогда не был высоким, а тут за несколько часов его плотное, сильное туловище заметно уменьшилось. Голова, словно желая скрыться, вырыла яму между плечами. Темные волнистые волосы слиплись и падали на лицо, на котором даже в глазах не было жизни.
Глядя на человека, стоявшего перед ней во всем своем убожестве, Анна думала: «Я люблю его. Я сама его выбрала! И я все еще не знаю его. Как же так?»
Но заговорила она о другом:
— Я знаю, что ты устал, но, умоляю, давай пойдем куда-нибудь, только не домой.
Он не ответил, оставил на дорожке свой саквояж и пошел впереди нее, но не в контору при лавке, а в пакгауз Андреаса. Скрипнули петли больших ворот. Внутри было темно и очень холодно. Словно былые весны хранили тут свой холод.
Вениамин отворил ворота, выходящие в море, чтобы впустить внутрь немного света. Шаги громко отозвались в погрузочном люке, где с потолка через два яруса свисал железный крюк.
Анна уже бывала здесь. Но тогда было лето. С потолка свисали связки старых сетей и канатов. Кое-где, словно глаза, мерцали зеленые стеклянные грузила. Мелкие волны бились о камни и сваи под гнилым полом. В некоторых местах сквозь щели была видна вода.
Он остановился, держась за деревянный, обитый жестью барьер перед отверстием. До сих пор он не сказал ни слова.
Анна села на ящик. Она не знала, с чего начать разговор, хотя и подготовилась к нему.
— По-моему, ты должен рассказать мне самое главное, — проговорила она.
Время шло. Вениамин не смотрел на нее. Анну мучило чувство одиночества, но ее одиночества или его — она не знача.
— Кажется, я наговорил больше чем достаточно! — Голос Вениамина был непривычно юный и хриплый.
— Я не могу жить в Рейнснесе, не зная, что случилось. Я здесь единственная ничего не знаю. А пока я не пойму, я не могу простить.
— Простить?
— Да. Я не могу ненавидеть тебя, Вениамин.
— Наверное, так было бы лучше, — прошептал он.
Стены подхватили его слова и снова швырнули их вниз.
Анна наклонила голову и закрыла лицо руками:
— Я тебя не узнаю.
— Я сам себя не узнаю! И то, что я сделал сегодня, простить невозможно.
— Почему? Как ты мог сказать эти страшные слова? Какое убийство?
— Теперь уже ничего не исправишь. Мои слова убили Андерса!
Анна не возражала. Она сидела не двигаясь и пыталась поймать его взгляд. Отчаяние.
— Где он лежит? — спросил Вениамин через некоторое время.
— В людской.
Ей стало легче, оттого что он заговорил.
— Это был случайный выстрел? — спросила она.
— Нет, пьяная ссора из-за бутылки водки. Несколько резаных ран, — проговорил он, не переводя дыхания, словно затвердил это наизусть, пока плыл домой.
Она с удивлением смотрела на него:
— Ты хочешь сказать, что Дина убила того человека в пьяной ссоре из-за бутылки водки?
Он начал смеяться. Постепенно смех перешел в протяжный стон. Поняв, что он плачет, Анна бросилась к нему, обняла.
— Вениамин, — бормотала она, неловко гладя его по спине. От него едко пахло потом, морем и солью. И еще чем-то — лекарствами, спиртом, эти запахи неизменно сопутствовали ему после посещения больных. Это напоминало ей детство — она всегда связывала Вениамина со своим отцом.
Он прислонился к ней головой и затих.
— Пустяковая рана. Он выживет. А вот у того, у Дининого, было огнестрельное ранение… Там уже ничего нельзя было поделать.
— Она застрелила человека?
— Не спрашивай! — взмолился он.
Анна не глядя хотела снова сесть на ящик. Вениамин успел схватить ее за плечи, чтобы она не села на пол.
— Дина застрелила человека! — повторяла она, хватаясь то за ящик, то за Вениамина.
Он молчал.
— И ты никому не говорил об этом? Никому до сегодняшнего дня?
— Только Акселю, когда он сказал, что поедет за ней.
— Акселю? Но почему не мне?
— Я должен был предупредить его… о том, что с ним может случиться…
— Что ты имеешь в виду?
— Я думаю, русский простил бы ее, я думаю…
— Она застрелила его, потому что он изменил ей?
