— Береги ее! А если ты когда-нибудь потеряешь ее, напиши мне, и я придумаю какой-нибудь выход.
— Хорошо. Ты упаковала уже все печенье?
Нет, Стине упаковала не все.
Они пили с блюдечек кофе, ели печенье и гадали, где сейчас находятся птенцы гаги.
Стине уже давно проводила птенцов к морю, чтобы вороны и чайки не заклевали их во время первого выхода в большой мир. Птенцы копошились, дрожали и пищали в переднике Стине, пока она несла их к воде.
Карна и Анна шли за ней на некотором расстоянии, как дети из сказки про крысолова. Их влекла неодолимая сила, они не могли ей противиться.
Впереди шла Стине с птенцами в переднике, за ней, переваливаясь и покрякивая, вышагивали гаги. Замыкали шествие Анна и Карна. Но они остановились у большого камня, что лежал у подножия бугра, и оттуда смотрели, как Стине берет в руку птенца за птенцом и пускает плыть по течению.
Стине с шевелящимся в переднике живым комком казалась не совсем настоящей. Карна не могла представить себе, что с ней может случиться какая-нибудь беда.
Но когда Стине вернулась к ним с пустым передником, лицо у нее было серое и она избегала смотреть на Карну и Анну.
Может быть, потому, что она думала о своей предстоящей поездке через море?
Карне казалось, что папа не верил, насколько это серьезно, пока не наступил день отъезда. Он почти не разговаривал, когда они вместе с будущими американцами плыли в Страндстедет.
Стине сжимала в руках саквояж, подаренный Анной, и пыталась смотреть сразу во все стороны. Это было на нее не похоже.
У Фомы был такой вид, будто он еще не проснулся. Он не отрывал глаз от сапог, словно боялся вдруг остаться без них. И без конца носил вещи и считал что-то, что называл «местами». Коробки, мешки, сундуки.
Уле тоже носил вещи, но шутил и хорохорился. На нем была двубортная тужурка с блестящими пуговицами и новая фуражка.
Когда они только начали таскать вещи на пароход, Исаак пошел с Фомой, чтобы помочь ему. Он обещал вернуться на пристань и попрощаться со всеми. Но так и не вернулся.
Сара с уложенными вокруг головы косами выглядела старушкой. Она не выпускала из рук корзинку, ходила от одного к другому, пожимала всем руки и говорила «прощайте». Карне было не по себе, она никогда не слышала, чтобы Сара кому-нибудь говорила «прощайте».
Она не могла придумать, что сказать Саре, и только низко присела в реверансе. И тут же вспомнила, что никогда не делала реверанс перед Сарой.
Ханна и Олаисен приехали в пролетке, которая остановилась у ящиков, сложенных штабелями недалеко от трапа.
Ханна хотела сойти на землю с малышом на руках, но Олаисен быстро подхватил их и спустил вниз. Минуту они стояли, прижавшись друг к другу. Когда они шли по пристани, Карна увидела, что Ханна от горя даже ни с кем не здоровается.
Это все из-за Исаака, подумала Карна. И решила, что сама никогда не уедет от папы.
Она никому не сказала, что Исаак хотел убить Олаисена. И потому понимала, что она уже достаточно взрослая, чтобы ей доверяли.
Одной рукой Олаисен нес малыша, другой — поддерживал Ханну. Все видели, что они неотделимы друг от друга.
Когда Стине подошла к ним прощаться, у Ханны с губ слетел громкий стон. Карна поняла, что Ханна плачет. Потом она низко согнулась и повисла на руке Олаисена. И все время громко стонала.
— Ну-ну, — тихо уговаривал ее Олаисен. Ребенок явно мешал ему — все его внимание было поглощено Ханной. Бабушка первая поняла это, быстро подошла к нему и забрала у него малыша.
Тогда Олаисен легко, словно перышко, поднял Ханну на руки и стал покачивать, как будто баюкал ребенка. Вокруг них развевалась ее шаль.
Его волосы казались Карне волосами ангела, летящего на ветру. А юбки Ханны, пока он нес ее обратно в пролетку, — облепившим их большим красным парусом.
Все это было необычно и красиво. Карна подумала, что никто не вел себя так на пристани у всех на глазах. И рассказ Исаака о зверстве Олаисена почти утратил силу, когда она увидела, как бережно он посадил Ханну в пролетку и сам сел рядом с ней. Так он и сидел, обняв ее, уже до конца.
Началась суматоха, матросы приготовились поднять трап, когда неожиданно вниз по трапу сбежала Сара. Шпильки у нее выпали, и косы казались толстыми канатами, летящими за ней по ветру. Корзинку свою она где-то потеряла.
— Ханна! Я остаюсь с тобой! — решительно кричала она. — Я никуда не еду! Слышишь? Там и без меня людей много. Я хочу остаться с тобой!
Внимание всех было приковано к Саре. Папино тоже. Наверное, они приняли ее за ожившую покойницу. Карна вспомнила рассказ о том, как Иисус воскрешал мертвых.
С парохода Фома кричал Саре, чтобы она вернулась. Что билет оплачен. Но в его голосе не слышалось гнева. Только усталость.
Сара добежала до пролетки Олаисена и села в нее. Теперь уже Карна не могла различить, где там Ханна, а где Сара. Они смешались в один клубок из платьев.
Пароход отошел от пристани, и Ханнины стоны затихли.
Бабушка стояла с малышом на руках, немного отстранив его от себя, точно не знала, что ей с ним делать.
Наконец к нам подошел Олаисен. Он кивнул всем, не глядя на папу и Анну. Потом поблагодарил бабушку за помощь и забрал у нее ребенка, но не ушел, а стоял и махал платком, пока пароход не скрылся за островами.
Когда Сара и Олаисены уехали, Карна случайно услыхала, как одна женщина на пристани сказала другой:
— Подумать только, фру Олаисен даже не помахала матери на прощание!
— Олаисен чертовски силен! Ты видела, как он… — отозвалась другая, не отрывая глаз от моря, словно ждала еще чего-то.
Заметив Карну, они заспешили прочь.
Дома все словно притихло. Звуки, не уехавшие в Америку, тихо плескались в водорослях. Они негромко заворчали, когда папа в последний раз взмахнул веслами и лодка ткнулась в берег.
Только собака, летом никогда не заходившая в дом, вышла им навстречу, виновато виляя хвостом. В усадьбе не было никого, кроме Бергльот и служанки. Работники разъехались.
Один работал теперь на верфи у бабушки, другой нанялся к пастору. Так сказал папа.
В Рейнснесе для мужчин не осталось работы. Разве что зимой сметать снег с крыльца и расчищать дорожки.
На дворе они остановились, и папа, глядя на закрытые окна и двери, тяжело вздохнул.
Анна как будто поняла, что он хотел сказать, и взяла его под руку.
Ручка колодезного ворота поскрипывала от ветра, калитка в сад была отворена. Раньше такое было невозможно — домашние животные могли попортить клумбы.
Голубятня была пуста.
Однажды вечером, когда взрослые думали, что Карна уже спит, Фома созвал всех голубей. Не обычным тихим вечерним воркованием, а каким-то испуганным, словно предупреждал их о надвигающейся беде.
