Дэн повернулся к Салли.
— Йен повесил трубку.
— А Клайв ничего не может сделать? Что бы Йен ни, говорил, он уважает его ум. Он почти боготворит его.
— И да, и нет. Ты слышала, я сейчас спросил про Клайва… «Он в жизни ни цента не заработал сам, он ничего не смыслит в бизнесе. Гений математики, в голове у него компьютер, и тем не менее он гробит себя своим курением», — вот был ответ Йена.
— Может, все же обратиться к дяде Оливеру?
— Я не могу заставлять его принимать чью-то сторону в деле, в котором участвует его сын. И он уже немолод.
— Бедный Дэн! Чем же это кончится?
— Как-нибудь да закончится. Я не собираюсь проигрывать, Салли, хотя сейчас у меня, возможно, такой вид.
— Хэппи волнуется за Йена. Она никогда раньше не говорила со мной на личные темы, поэтому я очень удивилась. Она сказала, что последние несколько недель у него ужасное настроение. Она его не узнает.
— Иногда на него находит, — сказал Дэн. — Ладно, пошли поедим. Уже половина седьмого, конец отвратительного дня, а я все еще голоден.
Глава 7
Июнь 1990 года
В половине седьмого Роксанна выложила на две бумажные тарелки купленную жареную курицу и передала одну тарелку Мишель. На шатком столике между кроватями стояли упаковка из шести бутылок кока-колы и коробка пончиков.
— Вот. Гораздо лучше, чем есть со всей этой сворой внизу. У папы плохое настроение, дети дерутся, меня от них тошнит.
Она принялась за еду, попутно смотрясь в зеркало, висевшее напротив: как она ест, двигается, отбрасывает выбившуюся прядь волос, улыбается. Потом обвела взглядом убогую комнату: истертый коврик на полу, обшарпанный комод, у шкафа не хватает ручки, застиранная занавеска на окне. Жалкая комната напомнила ей о затрапезных номерах в мотелях.
— Не комната, а нора, — вдруг сказала она, испугав Мишель. — Я хочу отсюда выбраться.
— Ее можно отремонтировать.
— Да? И на что же? Разве только ты скопила потихоньку кругленькую сумму.
— Нет. — Сестра многозначительно посмотрела на Роксанну, улыбнулась с иронией. — Но ты всегда можешь достать денег.
— Напрасно ты так думаешь. Ты ошибаешься.
— Он снова звонил, когда я только пришла из школы. Успела взять трубку раньше всех.
— Спасибо. Он что-нибудь сказал?
— Только спросил: «Роксанна здесь?» Я сказала, как ты велела: «Ее нет дома, и я не знаю, когда она будет».
— Хорошо. Он сходит с ума, и это ему только на пользу.
— Он звонил уже четвертый раз с воскресенья.
— Я же сказала, это пойдет ему на пользу.
— Что он сделал, что ты так на него обозлилась?
— Не хочет жениться на мне, вот что. И меня такое положение не устраивает. Я не хочу так жить. Слишком Долго это продолжается. Я больше не позволю себя использовать. Да, конечно, сейчас все это очень славно, но послушай меня, Мишель, — лучше, если это тебе скажу я, — только полная дура будет бесконечно мириться с отношениями, которые мужчина может разорвать в любой момент. Квартиры, машины — все может закончиться в две секунды, и ты снова окажешься на прежнем месте, только значительно старше. Нет, с меня хватит.
— Почему ты не пригрозишь ему рассказать обо всем жене?
— Думаешь, он меня за это поблагодарит? Купит мне кольцо и поселит в своем доме после скандального развода? Меня? Что за глупость ты сказала! Я только причиню горе той женщине и ничего не добьюсь для себя!
От резкого движения куриная ножка и немного салата сползли с тарелки на покрывало. Это явилось последней каплей — Роксанна расплакалась.
— Господи! Я по-настоящему его люблю. Я делала его таким счастливым, а он… я не знаю, Мишель. Мне кажется, что я буду вспоминать его каждый день до конца своей жизни, как мы вместе проводили время… Ты думаешь, я из-за денег, но дело совсем не в них. Я его люблю…
— Тогда ты просто вредишь сама себе.
— Милая, это все слишком сложно… Ты не понимаешь. Просто не понимаешь…
— Мне пятнадцать, и я понимаю больше, чем ты думаешь.
Раздался стук в дверь, и кто-то позвал:
— Розмари, а Розмари!
— Уходи, дедушка, я занята.
— Открой дверь. Я хочу для тебя спеть: «О, Розмари, я тебя люблю, все время думаю о тебе…»
— Старый дурак, — пробормотала Роксанна, вытирая; глаза. — Я не хочу, чтобы он видел меня в таком виде. Раззвонит по всему дому.
— Он весь день пил пиво, — сказала Мишель.
Дверная ручка заходила ходуном.
— Отопри, я хочу тебя видеть!
— Открой дверь, пока он ее не сломал, и дай ему пончик, Мишель, чтобы он успокоился.
В дверь просунулось глупое, жалкое лицо пьяного старика, ухмылявшегося внучкам.
— Я только хотел вас повидать. Они там снова взялись за свое.
Внизу, видимо, кипели страсти — оттуда доносилась привычная перепалка между отцом и его молодой женой.
— Что нового? — спросила Роксанна.
— Я не ужинал, Розмари.
— Дай ему кусок курицы, Мишель. Бери и уходи, дедушка. Будь умницей.
Мишель заперла дверь.
— Боже всемогущий! — простонала ее сестра. — Я этого больше не вынесу. Надо отсюда выбираться.
— И как это возможно? — с интересом спросила Мишель.
Роксанна немного помолчала.
— Ты говоришь, что ты достаточно взрослая, да? Думаю, от тебя мало что ускользает. Загляни в мой гардероб, посмотри в глубине, у стены.
— Коричневые брюки? — спросила Мишель.
— Ты никогда не видела бриджей для верховой езды? А теперь посмотри на пол.
— Сапоги.
— Тоже для верховой езды. Твоя сестра стала на-езд-ни-цей. Ну и как, звучит?
— По-моему, это полное безумие. Ты же ничего не знаешь о лошадях.
— Две недели назад не знала. Теперь знаю. Ты не представляешь, как быстро можно чему-то научиться, если задаться целью. Садись, я все тебе расскажу.
Мишель с готовностью повиновалась.
— Дело обстоит так. У него есть брат. Этот брат — его зовут Клайв — помешан на лошадях. Когда он не работает и не спит, он сидит на лошади. Однажды ночью я лежала без сна и все думала, и меня осенило. Почему бы мне не познакомиться с его братом? Я помню его по ресторану, когда впервые его увидела. Ты же знаешь, у меня хорошая память на лица. И кроме того, я столько о нем слышала, что могу запросто нарисовать его портрет. Коротышка, едва достает мне до плеча, лицо — ничего особенного, лысеет, только начинает. Их никогда не примешь за братьев. — Она немного подумала. — Боже, он же должен ненавидеть Йена! С такой внешностью это вполне естественно. Готова спорить, у него никогда не было романа, а ведь ему уже, должно быть, тридцать пять.
