Директор с профессором Дубровским стояли посреди поляны. И Клара тоже стояла с ними.
— «Орошай вином желудок. Совершили круг созвездья. Тихо нежная цикада, притаясь, от жара стонет», — сказал Зыбин подходя и стиснул Кларе руку. — Стихотворение Алкея, перевод Вересаева, собрание сочинений, том девятый. Здравствуйте, товарищи!
— Нет, с вином мы, похоже, подождем, — жизнерадостно ответил директор, — мы пока с тобой и на квас не заработали. Значит, и орошать желудок нам вроде бы не с чего. Ну, здравствуй, здравствуй, хранитель! Вот за костями к тебе приехали.
Он говорил и смотрел ему в лицо добрыми смешливыми глазами.
— Но мы-то с вами, пожалуй, заработали, — сказала тихо Клара директору.
— Но мы-то с вами, — махнул рукой директор, — мы-то с вами, известно, — золото! Мы люди деловые, точные, с нами шутки плохи. Так, — он обернулся к профессору. — Вот представляю — Георгий Николаевич Зыбин. Читали, наверно, его статью в «Казахстанской правде» про библиотеку. Такой скандал там наделал! А по-нашему — хранитель древности. Руководитель всех работ. А это, хранитель, Николай Федорович Дубровский, наш покупатель из Ветзоо. Ну что — уступим ему твои мослы или нет?
«Володя гений», — подумал Зыбин, но сказал:
— Да что уступать-то? Ведь их карболкой залили. К ним и не подойдешь.
— А неважно! А совсем неважно, — энергично запел седой профессор, похожий на пастора. — Мы, дорогой коллега, их и отмочим, и отмоем. И знаете, какие у нас получатся препараты! Ваша неудача — для нас превеликое счастье. Такого количества костного материала чистопородных линий скота для Средней Азии начала эры нет нигде! А для Артура Германовича, — он кивнул головой в сторону ямы, — это же самый настоящий клад! Он же лошадник! Сейчас как раз пишет кандидатскую об истории киргизца и его отношении к лошади Пржевальского. Вот смотрите, — он махнул рукой через поляну. — Видите?
Зыбин посмотрел и улыбнулся. Немчик, — так он сразу окрестил его, — засучил брюки и полез в яму. За ним прыгнул и Корнилов.
— И наш дурак тоже туда, — осердился директор и закричал: — Владимир Михайлович, будешь копаться в этой гадости, сейчас пошлю к титану руки отпаривать. На них, может, верно сто пудов допотопного сифилиса!
Профессор засмеялся и положил руку на плечо директора.
— Да нет, не может быть! — сказал он задумчиво. — Никак не может быть, дорогой Степан Митрофанович. Вы сами говорите, полторы тысячи лет. Какой уж тут!.. — Он вдруг элегантно, чисто по-профессорски подхватил директора под руку. — Пойдемте-ка лучше посмотрим их…
…Кости лежали сплошным навалом. Сверху они были черные от карболки, но когда их ворошили, они становились белыми, желтыми, кремовыми. Видимо, сперва их долго — столетья, может быть, — обдувало ветром, мыло дождем, засыпало снегом — и вот они сделались сухими, легкими и звонкими. А в общем, в яме под тросточкой вскипало что-то похожее на груду разноцветных кружев — румяный ассистент сидел над ямой и вертел в руках лошадиный череп.
— Терем-теремок! — тихонько позвал его Корнилов.
— Обратите внимание, — вдруг поднял голову ассистент, — и затылок цел. И вот, смотрите-ка… — И он сунул в руки профессора лошадиный череп.
Тот взял его, повертел так и сяк и осторожно положил на землю.
— Да, — сказал он, отряхивая щелчком кончики пальцев, — все это очень, очень!! Знакомьтесь, пожалуйста. Это хозяин, Георгий Николаевич Зыбин. А это… — И он назвал имя и отчество ассистента.
Артур Германович улыбнулся и встал.
— Здравствуйте, — сказал он. — Извините, руки не подаю. Грязные. У меня для вас письмо от Полины Юрьевны. Только оно там, в машине, в портфеле. Я сейчас, если позволите…
Он с сожалением поглядел на лошадиный череп, встал и пошел. И Зыбин тоже пошел за ним. Он был так ошеломлен, что даже ничего не спросил.
«Боже мой, боже мой, — восклицало в нем что-то, — Лина. Боже ты мой, боже».
Письмо было в конверте, узком и тонком, и Зыбин мгновенно вспомнил руку Лины в перчатке.
«Дорогой Георгий Николаевич, две недели я уже здесь. Ищу, ищу вас и все не могу найти. Еще в Москве узнала, что вы работаете в музее, но когда зашла туда, ваша очаровательная сотрудница ничего, кроме того, что вы где-то в экспедиции, объяснить мне не смогла. Но есть Бог! Я встретилась с Владимиром Михайловичем. Он мне все и рассказал. Найдите же меня, пожалуйста. Вам это будет, наверно, куда легче, чем мне. У меня в номере есть телефон. Узнаете по справочной. Гостиница «Алма-Ата», № 42. Недели две я еще буду сидеть в нем. Мечтаю выбраться к вам в горы. Я была, правда, там раз с Владимиром Михайловичем, но без вас. Впрочем, может быть, это и хорошо, что без вас. Теперь я имею совершенно точное представление о том, где и как вы живете, а то вы бы совсем меня заговорили. Но знаете, что меня поразило насмерть? Горы! Как и море в том 35-м. Впрочем, вы, может быть, все уже и забыли. А я помню.
Жду ответа, как соловей лета.
Ваша Лина.
P.S. А верно, помните море? То есть — море, Анапинский музей, краб под кроватью и все остальное. Вот были-то времена, Георгий Николаевич! Подумать страшно! Так звоните же, пожалуйста. Еще раз ваша Лина».
Он сунул письмо в карман.
— Полина Юрьевна вас очень хотела видеть, — почтительно сказал Артур Германович. — Она даже собиралась поехать с нами, мы ее даже специально еще полчаса прождали, но, видимо, что-то там не вышло.
— Вот как? — сказал Зыбин, плохо понимая, что он говорит. — Значит, что… это… — Он не знал, что сказать и о чем спросить.
— Тут вот как все получилось, — солидно объяснил ассистент, — Владимир Михайлович привез в институт эти кости с просьбой определить и дать заключение. Мы его, конечно, отослали на кафедру зоологии. Тут он встретился с Полиной Юрьевной. Она тогда только что приехала и знакомилась с нашим учебным музеем. Ну, увидела этот костный материал, поговорила с Владимиром Михайловичем и попросила все показать на месте. Приехала, посмотрела, кое-что захватила с собой в лабораторию. Потом подала докладную в ректорат и копию в Институт истории Казахстана. «Обнаружен большой костный материал домашнего скота до всякой метизации. Считаю нужным приобрести всю коллекцию». Ее поддержал профессор Дубровский. Деньги на это отпустили. Вот мы и приехали посмотреть, что покупаем.
— Так, — сказал Зыбин, уже отдышавшись. — Так! Теперь я все понял. — И вдруг он страшно заторопился и заюлил. — Так я сейчас пойду позвоню Полине Юрьевне, а то контора закроется и… А вы, пожалуйста, идите туда. Я сейчас тоже прибегу. Вот позвоню и прибегу. Это одна минута!
В конторе горела только одна настольная лампа и счетовод сидел и уныло играл на счетах. Зыбин вошел и, не спрашивая разрешения, снял трубку. В трубке что-то шумело и разрывалось. Порой даже как будто доносились какие-то обрывки слов. Зыбин несколько раз опускал и поднимал трубку, но ничего, кроме гроз и разрядов, в ней не было. А потом и это замолкло, и все заполнил ровный и какой-то пористый шум. «Как в раковине, — подумал он смутно, — как в большой морской раковине». И сейчас же ему представилось, что вот он опять идет ночью по узенькой тропинке высоким берегом и ничего вокруг нет, одна тьма, и только впереди белым круглым огнем горит какой-то фонарик, а внизу кипит, ухает и закипает море. Однажды вот так он шел и нес в тюбетейке краба. И краб был огромный, черно-зеленый, сердитый и колючий, как кактус. «Да, тот краб был человек», — подумал он. Но трубка продолжала шуметь, и он бросил ее на рычаг. Счетовод щелкнул последний раз какой-то косточкой, вздохнул и бросил счеты на стол.
