Сложил на груди руки и колыхался. Но глаза не смеялись.
— Что вам за охота, не понимаю! — сказала Зойка. — Дерзостей хотите.
— Чудак человек… с чего мне на него жаловаться! — примирительно сказал Карасев.
— А-а… Теперь, сталоть… не желаешь жаловаться? Ладно. Пошутил, скажем… Ладно-с… У меня в лесу… волки тоже, шутют…
Они продолжали тихонько закусывать. А лесник поглаживал и поглаживал бороду, посматривал. Потом стал высматривать на полу.
— Господин-барин… как вас?.. Господин Карасев! — громче окликнул он неотозвавшегося Карасева. — А что я тебе желаю сказать… желаю вам спросить… Ружьецо-то Степашкино, чего ж купить не желаете?
— А не требуется, голубчик.
— Жадный вы. А чего я тебе желаю сказать! Ей-богу, ружьецо-о… цены нет! а? Кому не надоть — сто монет без разговору, а?
— Да говорю, не требуется!
— Все не требуется… А ты погляди-ка, я тебе счас… приставлю…
Он тяжело повалился, пошарил под лавкой и достал ружье.
— Оставь ты… не надо! — озабоченно сказал Карасев.
— Ничего, что вы… чай, не махонький. Гляди, на! — сказал лесник, потирая залившееся кровью лицо и оглядывая двустволку с приклада и по стволам. — Ведь это што! ни расстрелу, ни ржавочки… ни рачка! По волку не промаховал, в глаз бил! — сказал он, тряхнув ружье о колени, избочил голову и хитро пригляделся к Карасеву.
— Ну, ты поосторожней…
Лесник дернул затвор и разломил двустволку.
— Механика! — крикнул он, сощелкивая, медленно поднял ружье и повел к лампе.
— Что он делает! — испуганно зашептала Зойка, дергая Карасева.
— Осторожней, ты! — тревожно остерег Карасев, встав со скамейки.
— Мушку гляжу… неяственно… — наводя в лампу, сипло выговорил лесник. — А вот, яственно! Золотая мушка, ночью видать… — повел он к печке ружьем. — Все яственно… — пьяно повторил он, виляя ружьем. — Какая правильная… мушка…
— Ты!.. — сдавленно крикнул Карасев, виляя от упрямо нащупывавших его черных дул.
— Боже мой… оставьте! — вскрикнула, помертвев, Зойка и закрылась руками, чтобы не видеть.
Лесник рванул ружье на колени.
— Под руку не… дрогнуть могу! — крикнул он дико и сверкнул мутными огоньками глаз. — В случае… не отвечу! Чего под руку говоришь?! Мушку желаю пробовать… а вы чего под руку!
И опять поднял ружье.
— Прошу тебя!.. — не своим голосом крикнул Карасев, пригнувшись.
— Стой! мушку пробую… яственно! — Ты!!!
— Да господи… — сказал лесник благодушно, и лицо его стало праздничным. — Ужли ж я не понимаю… без понятия? Пьяный, а… все соображаю. Убить могу!
— Мало ли бывает, по неосторожности… — сказал упавшим голосом Карасев, весь мокрый, едва сдерживая подрагивающие губы и не сводя глаз с ружья. — Ну-ка, дай поглядеть…
— Чего поглядеть? — грубо сказал лесник, отмахивая ружьем. — Не желал глядеть, как давали… нечего! Аи боишься? — усмехнулся он, приглядываясь к бледному лицу Карасева, в пятнах. — Смерти-то и ты боишься! Надоть… она ноне ходит…
И вдруг вскинул ружье и навел на лампу:
— Мушку не вижу, с чего?! — сказал он озабоченно, принял ружье и прощупал мушку. — А ты не пужайся. Пьян, а все соображаю. Привыкать надоть, приготовляться… всем она достигнет… кому предел. Вишь, Степашка спит… все равно! Браток все смерти видал… Ах ты, барышни-то как испужались! Я им ничего-о… они барышни деликатные… Эх, запалю! — вскрикнул он и так засмеялся, что по телу Карасева побежали мурашки.
Солдат поднял голову от стола, промычал и опять привалился.
— Пусто-е, барин… пустое! — сказал лесник благодушно. — Сам гляди, на… пустое. На вот, гляди! ну, гляди… ну? Игде тут чего? Гляди, на… суй пальцем!
Он рванул затвор и разломил двустволку.
— Скрозь гляди, на… Ну, гляди в его, гляди… игде… тут? — выкрикивал он, тыча ружьем к лицу Карасева. — Дуй в его! — крикнул он в дуло и со свистом выдул. — А вы-то напужались!..
Карасев хотел что-то сказать, как услышал поскрипыванье телеги и узнал лошадиный шаг.
— Лошади вам, никак… — сказал лесник, сощелкнул ружье и поставил в угол. — Вот вам и удовольствие.
— За это удовольствие… — начал Карасев и не захотел говорить.
В избу вбежала запыхавшаяся баба:
— Насилу-то, насилу упросила… не едут и не едут. Лошади-то уморились, уж насилу-насилу за три красненькие, прямо уж упросила. Господа-то, говорю, больно хорошие…
— Хорошо, что хоть скоро, — ворчнул Карасев, собираясь. — Чего так копаешься… — раздраженно сказал он Зойке, возившейся с башмаками.
— Прямо упарилась, бежамши… Рядилась-рядилась…
— Дура… — сказал лесник, — ряди-лась! Что тебе, чужих денег жалко! На Котюхи ходила?!
— Ну, на Котюхи… — нехотя отозвалась баба.
— Чего ж долго-то, с версту не будет!
Карасев слышал, но теперь важно было одно: поскорей выбраться. У Зойки путались и дрожали руки. Он помог ей застегнуть башмаки. Лесник поглядывал от стола. Грелась и потоптывала у печи баба.
— Ка-медия… — выговорил лесник и крикнул: — Ста-новь самовар!
Поехали в телеге, на сене. Ветер усилился — совсем буря. Ехали опушкой. Гудело по лесу и трещало, и мохнатые лапы елей все так же тревожно бились, сколько хватало глазом, в зеленоватом свете мчавшейся в облаках луны: гривы непонятных лесных коней.
Карасев укрылся под капюшон. Было на душе как после мутного сна, — тревожно-гадко. Он рванул набежавшую на него косматую ветку и крикнул:
— Да погоняй, черт!
Жавшийся на передке мальчишка задергал веревками.
— Далече, барин… не довезет… — сказал он робко. Наконец выбрались на шоссе.
— Наши огни… — сказала Зойка.
Далеко внизу, может быть с версту, — было видно с горы, — светились огни машины. Они казались заброшенными, неживыми. Карасев вспомнил про шофера: «Не евши, промок», — и ему показалось, как это давно было.
Тянулись черные стены леса, — так и пойдут верст на сто. Зойка накрылась пледом и задремала. Карасев все курил и глядел, — лес и лес. Открыл чемодан, нащупал коньяк и выпил жадно и с наслаждением.
— Ладно, ничего… — подумал он вслух, чувствуя приятную теплоту. — Черти.
Небывалый обед
У нас в доме большая суматоха: небывалый обед готовят, для англичанина, — за Гаранькой из Митрева трактира побежали. Я спрашиваю у Горкина: «Это почему, небывалый? он важный англичанин? на царя похож: а?» А он сердится, говорит: «Еще чего скажи — на царя… набрал денег с дураков, а ему уважение!» — «С каких дураков, почему?» — «А, ну тебя… папашенька еще услышит».
