— Лучше бы шести-. Будет потяжелее, но хоть не зря трудиться, второй, может, и не придется укладывать.
— Вот так, шестижильного, — сказал генерал. — Если не притащит в зубах и сам в лодки не уложит, со своими снабженцами толстожопыми, я из них жилы вытяну. А его — расстреляю завтра. Своей железной рукой. Перед строем. Понятно?
Шестериков, что-то не помнивший, чтобы генерал кого-то расстреливал своей рукой перед строем, тем не менее важно кивнул и удалился. Стало слышно, как он неистово крутит рукоятку зуммера.
— Что еще? — спросил генерал Нефедова.
— Все, как будто…
— Совсем никакого желания?
Нефедов повел худым плечом и, вертя в пальцах пустую стопку, сказал смущенно:
— Ну, если вы спрашиваете, товарищ командующий… Я бы не хотел, чтобы из-за меня кого-то расстреляли. Я же понимаю, кабель у него на вес золота, и все требуют: «Дай километр! Дай полтора!» Хотел сэкономить человек. А этот, может, и не замкнет сразу, две недели послужит, а там переправа будет, по ней проложат…
— Ладно, — перебил генерал, насупясь. И было не понять, возражает он или обещает никого не наказывать.
Явился Шестериков, и генерал, поворотясь, уставился на него вопросительно.
— Погрузили кабель, — сказал Шестериков. — Давно, оказывается, погрузили.
— Когда «давно»?
— Два часа, говорят, как отправили. Ну, может, машина застряла…
— И что же он, не знает, что делать? — спросил генерал, опять впадая в сильнейшее раздражение. — Пусть на другой машине протрясется и эту вытаскивает, если вправду она застряла. Или перегружает.
— Так и обещал, — сказал Шестериков, отчего-то вздыхая. — Через два часа будет сделано.
Оба понимали, что кабелем этим только и занялись после особого приказания, и эти два часа начальник снабжения связи взял себе авансом. Черт, подумал генерал, все какое-нибудь вранье. Не получается без вранья воевать.
— Ты сам-то откуда, Нефедов? — спросил он, берясь опять за фляжку.
— Ленинградец.
— В институте там учился?
— В университете. На филологическом. Со второго курса ушел.
Он не добавил — «добровольцем», и это генералу понранилось.
— Фиологический — знаю, — объявил генерал. — Это где стихи учат писать. Счастливый ты человек, лейтенант!
— Почему счастливый?
— Ну… Есть у тебя профессия послевоенная. А у меня — нету.
— Но вы же… генерал.
— И что из этого? Генерал воевать должен. А что я после войны делать буду — не представляю… Я — человек поля. Поля боя. Научил бы ты меня стишки кропать. Тоже, небось, писал?
— Немножко…
— «Жди меня, и я вернусь, — продекламировал генерал. — Только очень жди…» Как там дальше? «Жди меня, и я вернусь — всем чертям назло!»
— «Смертям», — поправил Нефедов.
— Любишь эти стихи?
— Нравятся, — сказал Нефедов, слегка заалев.
— И мне тоже. Хотя «смертям» — это хуже. С чертями-то шутить можно, а вот со смертями — лучше не надо. Он потому такой уверенный, Симонов этот, что не побывал у нас на плацдарме. Которого еще нет, но будет. Вот ты можешь так уверенно сказать: вернусь непременно, ждите?
Помня о своем решении, генерал чувствовал себя вправе так спрашивать и спрашивал он себя самого. Нефедов, не отвечая ему, заметил:
— Нет, он много по фронтам ездит, в отличие от других.
— По фронтам ездить — еще не воевать… А в отличие — от кого?
— Ну, вот… Луговского хотя бы…
— Володьку — знаю, — объявил генерал, мотнув головою. — Он у меня в гарнизоне выступал в тридцать девятом. И потом мы с ним пили. Вдвоем, представь себе. Ну, еще адъютант мой был, но быстро под стол уполз. А Володька — молодец. Всю ночь мне стихи читал. Одному.
И прочел, дирижируя фляжкой в одной руке и стопкой — в другой:
Так начинается Песня о ветре,
О ветре, обутом в солдатские гетры,
О гетрах, бредущих дорогой войны,
О войнах, которым стихи не нужны…
Звенит эта Песня, ногам помогая
Идти по степи по следам Улагая…
Он умолк, опустив голову, и было похоже, что сейчас заплачет.
— А дальше забыл… Пили же всю ночь. Как собаки.
— Что же с ним случилось? — спросил Нефедов. — Я слышал, его к нам не вытянуть, чтоб стихи почитал. На сто километров к фронту не приближается…
— На пятьсот — не хочешь? В Ташкенте окопался. Или — в Алма-Ате. Генерал и сам точно бы впервые задумался, что случилось с поэтом, таким мужественно-красивым и так звонко воспевшим мужество, доблесть, воинскую честь. Такой неодолимый ужас вселили в него первые московские бомбежки? Или война оказалась совсем не такой, как он ее представлял себе, вдохновляясь собственными стихами? Все же юноша задал вопрос и ждал на него ответа, и генерал ответил: — Знаешь, Нефедов, нам его не надо судить. Вот я — куда только не совался. А что хорошего? Перед дождем все болячки ноют. И главное, все — по глупости. А если разобраться, так тоже со страху. Сам себе боялся признаться, что страшно мне. Мы же с тобой оба этого боимся, верно? А он не побоялся. Так и заявил: «Страшно мне. Я наперед знаю: меня там обязательно убьют…» Ну, и Бог с ним, незачем ему сюда ехать, пусть лучше сидит и пишет. — И, спохватившись, вспомнив, что произносит за другого то, чего тот, возможно, и не говорил, он разлил по стопкам и переменил тему: Кто же у тебя там остался, в Ленинграде?
— Никого. Мать успела с заводом эвакуироваться — еще до блокады, а отец тоже воюет. На Втором Белорусском.
— А девушка?
Нефедов стал медленно и красиво розоветь.
— Что девушка, товарищ командующий?
— Она успела?
— Да, только в другой город. За Волгой.
— Адрес ее — тоже оставил?
По заведенному порядку люди из группы захвата не брали с собою никаких документов, ни даже «смертных медальонов», все сдавалось отряжавшему их офицеру.
Нефедов молча кивнул, еще гуще краснея.
— Как зовут ее? — спросил генерал легко, не слишком интересуясь ответом.
Нефедов, опустив глаза, сказал с усилием:
— Разрешите, товарищ командующий, на этот вопрос не отвечать.
— Пожалуйста, — сказал генерал удивленно. — Хороший ты парень, Нефедов.
Ему почудилась там какая-то сложная драма, с размолвками, примирениями и кратким прощанием, которое, наверно, не обещало обязательной встречи, если останутся живы. У таких, как этот Нефедов, чистых, слишком густо краснеющих, слишком много души уделяющих своим девушкам, которые наверняка того не стоят, всегда с ними нелады. И никакая война, наверно, таких не переделает.
