… Функционер нейтрален, он не коммунист и не капиталист, он лишь усерден в выполнении своих функций… Он управляет. На почве управления встретятся коммунисты и капиталисты мира — вот смысл теории конвергенции».
Добавлю от себя — конвергенция, трогательно смахивающая на финал «Скотского хутора»:
«Снова раздались дружные аплодисменты, и кружки были опорожнены до дна. Но животным, смотревшим на эту сцену снаружи, казалось, что происходит что-то диковинное. Что изменилось в физиономиях свиней? Старые потускневшие глаза Кашки перебегали с одного лица на другое. У некоторых было по пяти подбородков, у других по четыре, еще у других по три. Но что-то как будто расплывалось и менялось в них? Затем, когда аплодисменты затихли, все собравшиеся взялись за карты и продолжали прерванную игру, а животные молча побрели прочь…
Слышался злобный крик двенадцати голосов, и все они были одинаковые. Теперь не было больше сомнения в том, что именно произошло с физиономиями свиней. Животные перед окном переводили взгляд со свиньи на человека, с человека на свинью, со свиньи обратно на человека, но уже невозможно было разобрать кто — кто».
Но есть ли выход из тупика, в который зашла сегодня глобальная ситуация, или колокол уже отзвонил заупокойную по нашей с вами цивилизации?
3
К счастью, всякий социальный или духовный тупик неизменно вызывает поиски выхода. И естественно, что первыми, кто взялся искать такой выход, оказались люди, которые нашли в себе мужество и ответственность сделать выводы из своего тоталитарного опыта и предложить окружающему их обществу пусть не всегда достаточно жизнестойкие, но тем не менее достаточно эффективные альтернативы.
Не говоря уже о нонконформистской словесности современной России и Восточной Европы, обогатившей мировую литературу шедеврами Бориса Пастернака, Александра Солженицына, Ярослава Сейферта, Тадеуша Конвицкого и целого ряда других прозаиков и поэтов, создан целый ряд параллельных системе правозащитных, культурных и профсоюзных структур, уже выдвинувших из своих недр собственных лидеров и теоретиков с международным авторитетом, таких, как Андрей Сахаров, Милован Джилас и Лех Валенса.
Влияние этих структур сказывается сегодня не только на Востоке, но и на Западе, где демократия зачастую становится лишь правовым гарантом для сосуществования различного рода партийных конформизмов, сосуществования, чреватого, в случае экстремальной ситуации, когда сдерживающее начало законодательных институтов станет пустой фикцией, обернется открытой гражданской войной, причем невиданной жестокости.
Сошлюсь на того же, уже цитированного мною выше, Воцлава Белоградского:
«Чтобы найти выход из ситуации распада свободы, следует научиться у диссидентов создавать параллельные полисы. Вот достойный ответ за обессмысливание истории. Неидеологическое сообщество людей, описанное Людвиком Вацуликом в «Чешском соннике», людей, живущих в ладу со своими моральными препонами, людей, не позволяющих навязать себе роли внутри необходимости, — в этом мне видится путь наружу, из-под власти аппаратов, вполне пригодный и здесь, на Западе.
Я знаю, что на Западе сейчас все больше молодых людей, которые видят в этом смысл. Например, в Италии сейчас полно издательств, сильно смахивающих на «Петлице»:
[1]
в них нет штатных сотрудников, все делается своими руками. Конечно, они никогда не смогут конкурировать с такими книгоиздательствами, как «Мондадори». Но зато они свободны».
Сам молодой философ определяет такие структуры как «параллельный полис». И объясняет эту свою теорию следующим образом:
«Один из основателей американской республики Мэдисон считал подлинную демократию несовместимой с существованием политических партий (factions), ибо дух партийности (factionness) неизбежно ведет к коррупции того, что именуется res publica. Демократии реально угрожает функционерская логика, которая смазала различия между идеями, лежащими в основе подлинной политики. Между функционерами социалистической и консервативной партий нет никакой существенной разницы, между идеалами этих партий такая разница есть. Гегель написал, что трагедия, но и достоинство истории — не в борьбе Правды против Лжи, как это полагают многие, а в борьбе различных правд. Функционерская логика опустошила историю и превратила ее достоинство в бесконечную свару между аппаратами, где один стоит другого. Свобода и плюрализм — это не просто наличие множества аппаратов, ведущих вечную тяжбу между собой. Свобода означает, что между институтами и совестью существует плодотворная напряженность: возможность критиковать свои институты с позиции ценностей и идеалов. Ибо мы утрачиваем свободу, когда исчезает разница между идеей и аппаратом, между ценностями и организациями, а демократия превращается Лишь в тяжбу функционеров, оспаривающих друг у друга мелкие выгоды внутри функционирующих систем.
Параллельный полис представляет собой попытку восстановления политики в этом смысле слова. Ведь именно средствами политики борется европеец за то, что видится ему главным в жизни: за то, что завещает он будущим поколениям. Сохранить для будущего частицу себя и своей жизни, найти в конечности бытия глубокий смысл — это ли не примета принадлежности к Европе? Парадоксально, что те, кто готов жить общественной жизнью, готов делать политику, вынуждены замкнуться в четырех стенах частных квартир, ибо монополию на политику присвоила себе полиция. На Западе полиции бояться не приходится, но там другая задача: освободиться от засилья организаций и аппаратов, полностью поглощающих общественную жизнь. Универсальный смысл параллельного полиса в том, что он восстанавливает политику в правах в наше время.
Если политика исчезнет из нашей жизни, если ее поглотят алчные компьютеры, управляемые путем манипулирования предписаниями, то из истории исчезнет и сама возможность прожить собственную жизнь как завет, крепкий и полный внутреннего смысла, входящий в жизнь других как частица значимого времени. Мне страшно оттого, что множатся приметы, возвещающие наступление времени, когда человеку уже негде и некогда будет оставить после себя следы».
Альтернативы «параллельных полисов», о каких говорит Вацлав Белоградский, возникают спонтанно, так сказать, явочным порядком, но однажды возникнув и утвердившись, они становятся той силой, с которой власть имущим так или иначе приходится считаться.
Лучшим доказательством тому служит исторический опыт польской «Солидарности». Отныне, при всех возможных вариантах развития событий в Польше, само ее существование без учета этого опыта уже невозможно.
В той же степени невозможно теперь представить современную Италию без опыта движения молодых католиков «Мовименто пополаре», возникшего в свое время как альтернатива идеологии партийных функционеров.
Созданное примерно полтора десятка лет назад небольшой группой молодых энтузиастов, оно приобрело сегодня подлинно массовый характер и уже втянуло в свою орбиту почти все сколько-нибудь перспективное и значительное в итальянском обществе, противопоставив демагогии функционеров осмысленную жажду социального и духовного обновления, обогащенного активным действием.
[2]
