Я возликовала: «Боже! Как тебя благодарить?! Дай каждой
русской по французу!»
— Вы фокусник? — вдыхая тонкий аромат, спросила я и тут же
за него ответила: — Фокусник, конечно фокусник — факир.
Он улыбнулся и… красная роза возникла в его руке. Я
рассмеялась:
— А жёлтую!
— Вот вам и жёлтая, — улыбнулся он и протянул мне жёлтую
нежную розу.
— Я тоже фокусница, — торжествуя, воскликнула я. — Хотите
видеть Мархалеву?
Он с жаром воскликнул:
— Хочу!
Я приказала:
— Глаза закройте!
Он послушно закрыл.
— Крабле! Крибле! Бумс! — пришлось ударить вилкой по
хрустальному бокалу. — Открывайте глаза!
Мишель озадаченно уставился на меня, я же грациозно развела
руками и представилась:
— Софья Адамовна Мархалева собственной персоной!
— Вы? Вы?!
И он онемел. Пришлось поспешить с доказательствами:
— Могу свой паспорт показать.
Мишель быстро оправился от неожиданности и уже глядел на
меня совсем другими глазами — глазами полными любви.
— Не надо паспорт, — вдохновенно воскликнул он. — Вы сами не
знаете какой груз с моего сердца только что сняли. С того момента, как встретил
вас, только над этой проблемой голову и ломал.
Я удивилась:
— Над какой проблемой?
— Как душу надвое разделить.
— Зачем же делить?
— Судите сами: из далёкой Франции приехал, чтобы найти ту,
которая лишила покоя. Скучными зимними вечерами в своём замке…
— Под Парижем, — вставила я.
— Да, — подтвердил Мишель, — под Парижем у камина от
одиночества я страдал-страдал… до тех пор, пока одно из ваших чудных творений
не попало мне в руки.
Я встрепенулась:
— Какое же?
— «Путы тоски»!
— Это вещь!
— Да! Да! Софи! С первых страниц этой книги я ощутил, что
женщина, описавшая столь сильные чувства, рождена для меня. Только для меня!
— Да! Да! — восхитилась я.
Бедные китайцы. Они понять ничего не могли — благочинные
европейцы вдруг на такие восторженные ноты перешли. Подумали, верно, что мы
объелись лягушек.
— И вот однажды, — продолжил Мишель, — когда я в сотый раз
ваш роман перечитал, когда сердце моё зашлось от одиночества и горя…
— Какого горя? — опешила я.
Мишел закатил глаза:
— Ну как же? Горевал, что нет вас у меня.
— Ах, да, -наконец поняла я, устыдившись своей
бестолковости.
— Когда сердце моё зашлось от горя и не было уже сил терпеть
эту глухую заунывную тоску…
«Ах, как он говорит! — восхитилась я. — Как он говорит! Хоть
бери и записывай.»
А Мишель продолжал, продолжал:
— Когда душу сковал лёд одиночества и не было сил бороться
за жизнь…
— Вот до чего даже дошло! — испугалась я, радуясь, что не
испытала подобных ужасов со своим Евгением.
— Дошло! Дошло! — подтвердил Мишель. — Хуже скажу: руки
хотел на себя наложить! И наложил бы, если бы не подвернулись вы…
— Моя книга, хотели вы сказать.
— Конечно, конечно. Ваша книга от смерти меня спасла, увела
с края пропасти, вырвала из чрева преисподней… И ожил я тогда и подумал:
отправлюсь в Россию и эту женщину чудную разыщу.
Заворожённая, я слушала его как Маруся: открыв рот. В
волнении и трепете следила за его мыслью и, апогея с ним вместе достигнув,
восторженной радостью зажглась и закричала:
— Конечно! Конечно! В Россию! Сюда! Сюда! Ко мне! Ведь нет
же ничего проще!
— Э-э, нет, — охладил мой пыл Мишель. — Вот тут-то и
начались настоящие сложности.
— Сложности? — встревожилась я.
— Ещё какие! Оказалось, что вас совершенно нереально найти.
— Что вы говорите?
— И утром и вечером коврик под вашей дверью топтал, надоел
соседям, но ту, к которой стремился, так и не нашёл.
«О! Ужас! — подумала я. — Ужас!»
Женщины! Сидите дома! Иначе не найдёт вас парижский граф!
Глянула на француза своего: красавец, мэн, граф — не меньше.
И, счастливой почувствовав себя, восторженно закричала:
— Мишель, все чудесно устроилось! Вы нашли! Меня нашли!
И тут я вспомнила, что он про рвущуюся надвое душу мне
что-то говорил. Сразу недоброе заподозрила и спросила:
— А от чего же рвалась надвое ваша душа?
— Ах, Софи, ну как же, искал Мархалеву, а нашёл вас, умную,
неотразимую и с первого мгновения понял, что влюбился. Растерялся. С одной
стороны ваша душа, известная мне по книжным страницам, с другой стороны ваше
милое, нежное лицо…
— Да, — согласилась я, — сама недовольна фотографией на
обложке. Эти фотографы хуже художников. У армянина снимусь — похожа на армянку,
у татарина — на татарку, у еврея — на еврейку, а если у русского снимусь…
Неприлично сказать на кого похожа. Где бы ни снималась, ни разу ещё не походила
на себя, но и в этом знак свыше вижу.
Мишель явно не понял в чем знак, в ожидании уставился на
меня. Я с радостью пояснила:
— В меня одну вы дважды влюбились.
Он оживился:
— Влюбился бы трижды! Сорок! Сто раз!
«Какое счастье, что меня он нашёл,» — подумала я.
Женщины, сидите дома.
Почаще дома сидите!
А Мишель мой, между тем, с восторгом продолжал подсчитывать
сколько раз он влюбился бы в меня.
— Все впереди, впереди, — успокоила я его. — Уж теперь,
когда мы, преодолев все трудности, встретились, когда от одиночества
настрадавшись друг друга нашли…
Мишель, слушавший меня с непередаваемым восхищением,
продолжил мысль:
— Уж теперь, Софи, я тебя никому не отдам! Прямо здесь упаду
к твоим ногам и, как верный пёс, с любовью и преданностью буду смотреть в твои
прекрасные очи.
Он и в самом деле вскочил и, едва ли не опрокидывая столик,
бросился к моим ногам.
— Зачем же здесь, Мишель, — пытаясь поднять его, прошептала
я. — Зачем же здесь? Уж поедемте под Париж, в замок, к камину.
