— Здравствуй, победитель.
Ткаллер пригляделся и остолбенел: это была графиня из детства, угостившая его огненно-горьким яблоком.
— Графиня?
— Здесь я не графиня. Я — мать этого дома. А вот мои внучата, — она указала на мышей и кошек и подала им знак. Внучата шеренгой последовали за ней.
— Алекс, ты тоже с нами, — негромко и строго распорядилась графиня.
И вот Ткаллер неспешно идет холодным коридором, замыкая эту мышино-кошачью процессию. Входят в концертный зал. Тут все вроде бы по-прежнему: сияет хрустальная люстра, на стенах портреты композиторов, блестит инкрустированный паркет. Но что-то изменилось… Кресла. Все та же великолепная бархатная обивка… Только чередуются, как клетки на шахматной доске: черное, винно-красное. Опять черное, опять бордо. Так по всем рядам, кроме последнего. Там сплошь чернота.
— Кто распорядился заменить кресла? — громко спросил Ткаллер.
— Я, — ответила дама, — Так, во-первых, эффектнее. А во-вторых, красные места занимают брачующиеся в этот день, а черные — те, кому суждено умереть.
— А последний ряд?
— Умирающих всегда больше. Семьи заводят далеко не все, а смерть — удел общий.
— Зато некоторые вступают в брак не один раз!
Графиня задумалась.
— Все равно. По очкам и всем нотам побеждает смерть.
Пока Ткаллер беседовал с графиней, в зале начались беспорядки. Коты и кошки вдруг решили бракосочетаться. Они прогоняли с бордовых кресел мышей в свадебных нарядах, ловили их в свои траурные вуали, словно в сети. Затем подхватили партитуру Свадебного марша, водрузили ее на сцене и украсили цветами и копчеными сосисками. Оставшиеся на свободе мыши решили расправиться с партитурой Траурного марша — изгрызть! Превратить в кучу бумажной пыли! И обнести эту кучу мышиным пометом. Но компьютерная бумага была обработана особым ядом, и грызуны отползали в полуобморочном состоянии, едва волоча задние лапки.
Старуха пыталась призвать всех к порядку, но вражда разрасталась. Зал предстал перед Ткаллером полем жесточайшей битвы. Графиня не могла успокоить враждующих и кивнула камердинеру в ливрее. Тот распахнул двойные двери, и зал начал заполняться престранными существами — очевидно, тоже внучатами графини. Устанавливать порядок явились чудища с бычьими, ослиными и львиными мордами, с женскими торсами — в глаза директору бросились обнаженные груди необыкновенной белизны, торчащие соски величиной с маслину. Зал загудел, зашатался, как при землетрясении. Расправа с непослушными мышами и кошками была жестокой. Ткаллер искал глазами графиню, но ее нигде не было. Тогда он бросился к запасному выходу — закрыт! У главных дверей стоял здоровенный камердинер.
— Вы из каких будете, почтеннейший? Из красненьких или черненьких? — усмехнулся тот.
— Пусти, — умолял Ткаллер, протягивая тугой бумажник.
— Не положено. Будет концерт.
— Пусти! — Ткаллер попытался оттолкнуть камердинера, но руки ему заломили два непонятных существа.
— Все места уже заняты, — вырывался Ткаллер.
— Вам оставлено. Почетное.
— Нет!
— Вы сами затеяли этот компьютерный путч. И теперь бежать?
Директора затащили на верхний ярус. Там вдоль галереи висели в массивных золоченых резных рамах портреты великих композиторов в камзолах, фраках, сюртуках. Все приветливо смотрели на Ткаллера. Рядом с Камилем Сен-Сансом (1825–1921) и в самом деле была пустая рама. Ткаллер подошел ближе. Выдающийся маэстро протянул из рамы руку для знакомства. Ткаллер в волнении пожал протянутую ладонь, да так трепетно, что Сен-Санс сморщился и сказал: «Как вы возбуждены-ы…» Портрет вдруг перекосило, и он начал медленно сползать по стене. Ткаллер по очереди подходил к золоченым рамам, и все после его рукопожатия едва ли не с плачем сползали по стене. Так Ткаллер дошел до И. С. Баха (1685–1750). Иоганн Себастьян на удивление спокойно покоился в своей раме, внимательно смотрел на Ткаллера и, казалось, слегка улыбался. Ткаллер замер на месте — так его поразило безмятежное самообладание композитора.
— Ну что же вы? — низким доверительным голосом поинтересовался Бах и протянул свою мощную руку органиста, — Подойдите, познакомимся. Смелее… смелее…
Ткаллер чувствовал себя испуганным провинившимся мальчишкой. Подходить ему не хотелось, но какая-то сила толкала его вперед. Ткаллер протянул дрожащую холодную руку. Пальцы его тотчас очутились в мягкой, чуть влажной баховской ладони. Бах улыбался, гладил директора взглядом и ничего не говорил. Рука его постепенно становилась тверже, напряженнее, сокрушительнее… В конце концов от мощи рукопожатия в ушах Ткаллера оглушительно загремел орган.
— Пустите! Руке больно! Не могу-у! — вырывался Ткаллер.
— Э, нет, — по-прежнему спокойно говорил Бах, — Надо отвечать за свои поступки. Зачем моих соседей обидел?
— И не думал. Мне сказали, что одно место в раме…
— Место в раме нужно заслужить…
— Я случайно здесь… Я уйду…
— Иди.
— Да отпустите же руку!..
— Александр! Проснись! Да проснись же! — теребила спящего мужа Клара, — Что ты раскричался?
Ткаллер высвободил совершенно затекшую во сне руку и открыл глаза.
— Ты одна?
— С переплетчиком.
— Если бы ты знала, какие видения меня только что посетили…
— Кого вы видели? — с интересом спросил Матвей, — Их было двое?
— Почему двое?
— А разве нет? Все тут у вас загадки… Разъясните мне хотя бы, кто эта дама!
— Клара, — с изумлением представил Ткаллер, — Моя супруга.
— Не майор? — уточнил Матвей.
— Да что вы!
— И не мазурка?
— Вы задаете странные вопросы. Давайте же наконец обсудим ситуацию.
Матвей соображал, стоит говорить или не стоит. Марши вообще-то не предупреждали, что их появление секретно. Так что все тут на его, Матвея, усмотрение. Вот это и плохо. Указания не помешали бы.
Ткаллер сосредоточенно пил кофе.
— Вы оба трусите! — высказалась Клара, — Причем сильно.
Матвей еще немного подумал, затем отвел Ткаллера в сторону, начал что-то шептать.
— Говорите нормально. От жены у меня секретов нет.
Но Матвей продолжал нашептывать — все тише и все быстрей. В эту минуту он сильно смахивал на тайного агента. Ткаллер поначалу слушал вполуха, но чем дальше, тем взгляд его становился все внимательнее и настороженнее. Вдруг Ткаллер отшатнулся от Матвея и рассмеялся:
— Быть не может! Розыгрыш!
— Не до шуток, — Матвей вновь что-то зашептал на ухо, но закончил в полный голос: — Господин директор может убедиться сам. Они выйдут.
