— Вилли! Помни про мороженое, которое ты задолжал!
Чердаки, башни, мансарды Карлик знал хорошо и даже особенно любил. С детских лет у него не было постоянного жилья, он и выбирал себе какое-нибудь заброшенное убежище — и непременно приподнятое над землей как можно выше. Карлик перебирался из города в город, и карманы его отвисали от связок ключей и хитрых отмычек — так что без ночлега он не оставался. Но ему нужны были именно башня или чердак. И обязательно с окном, чтобы можно было видеть маленьких суетящихся людишек, похожих сверху на разноцветных жучков. На верхотуре он не только мог чувствовать себя равным всем — он был над всеми. Сверху он мог смеяться даже над судьбой и природой, сотворившей его смешным и убогим.
Теперь же без всякого страха, напевая куплеты Тореадора, поднимался Карлик по крутой лестнице. На площадке он осмотрелся: дверь в башню была приоткрыта, внутри тускло горела одинокая лампочка, освещая механизм часов — огромные шестерни, колеса, цепи. Какие-то тени блуждали по стенам башни. Карлик показал им в вытянутой руке фуражку:
— Эй, кто тут? Ты, куманек? Помнишь, как ты у меня все зубочистки погрыз?
Послышалось хихиканье.
— Ах так? — ударил в ладоши Карлик и, запустив фуражку вниз по лестнице, скинул с себя ветхую засаленную рубашку. Поджег ее и, выждав время, затоптал. Тысячу раз пропотевшая рубаха дала невыносимо едкий и смрадный дым. Карлик с дымящей тряпкой забегал по кругу, окуривая все потайные уголки, одновременно швыряя в них пригоршни гороха и обильно плюясь. Хихиканье стихло.
— Ну что, куманек? Ты еще здесь?
Никто не отзывался. Карлик занялся часами. Потянул одну шестерню, другую — они не сдвинулись, будто затянутые гайками. Посередине массивным одиноким ключом висел маятник. Карлик налег на него своим массивным плечом — тот чуть пошатнулся. Но для того чтобы налечь со всей силы, малышу недоставало роста — маятник висел слишком высоко.
— Ну, ты меня еще плохо знаешь, — погрозил Карлик маятнику кулаком. Он подпрыгнул, ухватился руками за стержень, а ногой оттолкнулся от стены. Маятник пришел в движение, медленно и со скрипом заворочались шестерни. Но вскоре пришлось спрыгнуть — одеревенели руки. Карлик обежал чердак в поисках веревки и вдруг, подпрыгнув от радости, дико завизжал: он вспомнил, что штаны его держатся на тонком, но крепком кожаном ремне. Соорудив из ремня петлю, Карлик в несколько прыжков затянул ремень на маятнике. Карлик рукояткой подвинул часовую стрелку к отметке без четырех четыре. Внизу раздались радостные крики, аплодисменты — это придало сил. Продев руку в петлю ремня, Карлик начал ногами отталкиваться от стенки — он болтался вместе с маятником. Часы пошли. Нужно было продержаться четыре минуты.
— Че-ты-ре ми-ну-ты! Че-ты-ре! — в такт маятнику рычал Карлик. — Я говорил, что поупрямее тебя буду!
Карлик понимал, что как только минутная стрелка доползет к вершине циферблата, пробьют часы, начнется карнавал, и тогда уже никому не будет дела, идут дальше часы или нет. Карлик считал секунды, задыхаясь и сбиваясь. Он раскачивался, как матрос на канате в бурю. В плече появилась резкая боль, которая пронзила все тело. Казалось, что это небольшое тельце перепиливают пополам, что руку вырывают, как дерево из земли — с корнем. Теряя сознание, Карлик раскрыл перекошенный рот, чтобы в диком вопле проклясть маятник, свою затею и весь белый свет — но тут над головой его поплыл величественный, мощный, густой часовой бой. Тут же на площади троекратно прокричал петух Мануэль, площадь наполнилась возгласами, визгом и трубными звуками, взвились ввысь разноцветные ракеты. Карлик ничего этого не видел и не слышал. Собрав последние силы, он вырвал руку из петли и рухнул на дубовый пол.
Над его головой мерно раскачивался чугунный маятник. Туда-сюда, туда-сюда — вот уже третье столетие.
— Карнавал начался, — заметил Ткаллер, глядя на свои вновь ожившие часы.
— Мне не оправдаться, — Ризенкампф нервно расхаживал по кабинету, — Остановка часов! Безвестное отсутствие! Карьера рухнула.
— Нашли, майор, о чем жалеть, — усмехнулся захмелевший Матвей, — Подадите в отставку и заживете вольной птицей.
— Птица тоже не вольна.
— А вот объясните, майор, из каких побуждений люди вообще идут в полицию? — подключился Ткаллер.
— А вы распустите полицию — и весь мир наш погрузится во тьму! Вы первый будете ратовать за возрождение нашей службы…
— Даже свадьбы частенько заканчиваются вызовом полиции, — заметил Свадебный.
— Особенно в России… — добавил Матвей и при этом вздохнул.
— А не кажется ли вам, что полиция сродни музыке? — вдруг спросил майор.
Ткаллер поднял брови.
— Да-да, не удивляйтесь, — продолжал майор, — В музыке ритм и гармония приводят все в определенный порядок — вот так и полиция. Дирижер в оркестре знает, что если хоть один инструмент собьется с такта, он собьет другой, третий, и вскоре все развалится из-за полнейшего хаоса. Полиция — тот же дирижер, дирижер порядка и даже более — дирижер жизни человеческой.
— Господа, оставьте ваши нелепые споры, — вмешалась Клара, — Пора поговорить о главном. Через два часа нужно будет огласить результат.
И она объяснила Маршам, в каком затруднительном положении оказался теперь Ткаллер, а утром окажутся и все устроители фестиваля, как только объявят о победе Траурного марша. Ведь психология человека такова, что он боится не только смерти, но и любого напоминания о ней.
Траурный воспротивился: в конце концов, марши были вычислены компьютером. Все честно, все справедливо. И никто, в конце концов, не напрашивался… Свадебный протестовал еще более решительно:
— Если снимаете моего напарника, то снимайте и меня!
Траурный с чувством пожал ему руку: «Благодарю. Не ожидал…»
— Господи! — не выдержал Ткаллер и закрыл лицо руками, — До чего стыдно! До чего неловко и гадко! Зачем ложь? Зачем притворство? Пусть будет все по совести…
— Тебя воспитали женщины, и потому ты рассуждаешь, как российский интеллигент, который из-за своих бестолковых рассуждений был смят их бессмысленной и беспощадной революцией.
— Чего ты от меня хочешь? — разводил руками Ткаллер. — Да, я потомок русских.
— Я знаю, чего хочу, — твердо заявила Клара, — Я спасаю тебя, Алекс, и наше дело. Иначе будущее зала — крах!
В это время площадь вновь взорвалась рукоплесканиями и возгласами. Клара попыталась открыть плотные портьеры, но это ей не удалась. Она подошла к другому окну, но и оно было зашторено намертво. Тогда Клара взяла со стола нож, резанула портьеру на полметра и раздвинула руками материю.
— Услышь эту веселящуюся толпу! Смотри, как им приятно обманываться! Они собрались на карнавал! Зачем им твоя правда?
— Что вы наделали! — Ризенкампф торопливо погасил свет, — Немедленно нужно заколоть прореху булавками, иначе через пять минут здесь будет полиция.
