— Это правда, — ответил Бибиков, — Это святая правда, мадам.
— А правда ли, что в ваших партийных билетах указано, что нельзя приставать к иностранкам?
— Кто это вам сказал?
— Один советский турист говорил портье: «Я бы не прочь поволочиться, да партийный билет не позволяет». Мы бы хотели изучить устав вашей партии и примкнуть к ее рядам.
— Как, зачем? — прямо-таки вспотел от волнения Бибиков, оглядываясь, не слышит ли кто.
— Мы стремимся к единогласию в капелле. А оно возможно лишь при полном и беспрекословном подчинении руководителю. Ваша партия — образцовый пример. Позвольте вручить вам заявления о приеме в партию большевиков от всей нашей капеллы. Вот, заверено нотариусом, — И староста вручила Бибикову аккуратную папочку.
Ошеломленный дирижер поднял жезл, и оркестр грянул карело-финскую польку.
В этой же колонне, шагов на сто позади, тащилась бродяжка Мария Керрюшо. Вернее, она прочесывала вдоль и поперек карнавальные ряды, заглядывая под шляпы и пытаясь сорвать подозрительные маски. Многие в городе уже знали Марию, считали ее сумасшедшей и не обращали на нее особого внимания. Лишь бессердечные мальчишки порой бегали за Марией и, показывая язык, выкрикивали: «Невеста Анатоля! Пропустите невесту Анатоля!» Мария воспринимала все всерьез и гордо держала голову.
Вдруг в самой гуще карнавала она заметила человека в смешной маске поросенка. Увидев Марию, он попятился, отвернулся, пытаясь незаметно проскочить мимо. Мария поспешила за маской. Та побежала зигзагами, как при обстреле, стараясь раствориться в толпе. Но не удалось — Мария срезала угол, и маска выскочила прямо на нее.
— Анатоль! — вскрикнула Мария, цепляясь мертвой хваткой за карнавальный балахон, да так, что тот затрещал по швам.
— Я не Анатоль, — изменив голос на визгливый дискант, пыталась вырваться маска, — Я розовый ушастый поросенок Билли.
— Не притворяйся, Анатоль… Зачем ты убегал от меня?
— Я от всех убегаю… Боюсь, что зарежут, — продолжал повизгивать Билли, — Отпусти!
Мария изловчилась, сделала обманное движение и сорвала розовую маску поросенка. Ей открылось перепуганное лицо художника, который рисовал портрет Анатоля.
— Так это ты-ы? — протянула она удивленно, — Ты! Ты! — Женщина колотила своим маленьким острым кулачком по спине художника, — Дразнишь меня?
— Это же карнавал, — печально ответил «поросенок Билли».
— Зачем ты второй раз меня обманываешь? — чуть не плакала Мария. Она рассказала о размытом поливальщиком портрете. Одна радость была, и ту забрала вода. Нельзя ли написать портрет такой краской, чтобы ее не брали ни вода, ни бензин, ни огонь…
— У меня нет такой краски…
— А у кого есть?
— У Бога. Но он далеко!
Мария словно одеревенела на месте.
— Плохи наши дела, художник, — сказала она вдруг чужим голосом, — Погибели вокруг уйма, а защиты нет. Господи, как мы несчастны. Надо искать краски. Не сдаваться.
— Послушай, я устал. Я запрятал краски. Пришел на карнавал и хочу дурачиться. Хочу быть глупым! Хочу визжать, как свинья! Я могу быть замечательной свиньей!
Художник не выдержал, побежал. Мария за ним.
На площади в это время устроили розовый фейерверк. В небе с поросячьим визгом торжествовала плоть.
Благодарю за доброе партнерство
— Немедленно заколите булавками! — повторил майор Ризенкампф, сжимая прореху в шторах.
— Сейчас! — согласилась Клара, — Мне всего лишь хотелось, чтобы господин Ткаллер посмотрел на веселящуюся толпу. Жизнь — это карнавал, а не заупокойная месса.
— Внешне — карнавал, а по сути — заупокойная месса, — отозвался Ткаллер, — Не так ли, господин Траурный марш?
— Полтора века я наблюдаю за жизнью и смертью. Должен сказать, с пристрастием наблюдаю. Не смерть убивает человека, а злость, которая в нем. За полтора века жизнь стала комфортабельнее: электричество, автомобили, поезда, лекарства… Но человек — прозрел ли он духовно, стал ли чище? Сколько великих умов и пророков пытались направить человечество на путь истинный? Совершенствуйся, единая душа мира! Но дела плохи — будто бы и не было великой музыки Моцарта, Бетховена, Шопена и Рахманинова; книг Руссо и Достоевского, будто не создавали страшных и прекрасных полотен Гойя, Босх, Рерих и Сальвадор Дали… Спиноза, Шопенгауэр, Соловьев — неужели все было напрасно?
— Увы, коллега, — развел руками Свадебный марш, — С грустью наблюдаю, что и браки не долгосрочны. А где же возлюбить ближнего, как не в браке? Даже если допустить, что сущность жизни — борьба, то почему же она ведется без внутреннего благородства? Прийти к гармонии можно только путем взаимных уступок, понимания и примирения. Главное, чего не хватает — великодушия!
— О каком великодушии вы говорите? — не выдержал Ризенкампф, — Люди как были мерзавцами, так мерзавцами и остались. Просто теперь им помогает созданная ими техника.
— Великодушие! Великодушие! — встал Свадебный марш, — И мы вам сейчас это докажем! Мы вышли из своих обложек не ради популярности, которую имели всегда и на которую, увы, не обращали внимания. Мы готовы уступить другим музыкальным произведениям. Мы не хотим стращать ваших слушателей… Но что, как не смерть, может напомнить человеку о том, зачем он живет?
— Довольно споров, — устало подвел черту Траурный, — Если есть другие музыкальные произведения, которые могут нам помочь, не вводя слушателей в панический ужас, я готов на уступки. Благодарю вас за доброе партнерство.
Свадебный марш с легким поклоном обратился к Кларе:
— Нам бы, как истинным джентльменам, хотелось бы уступить пальму первенства произведениям женского рода: не концерту, маршу или гавоту, а сонате, симфонии, оратории.
— Очень мило с вашей стороны, — согласилась польщенная Клара.
Посыпались предложения. От органной музыки пришлось отказаться сразу: орган еще не был реставрирован.
Предлагались «Фантастическая симфония» Берлиоза, увертюра «Освящение дома» Бетховена, специально созданная для праздничного представления, оратории Генделя и симфонии Моцарта. Против Моцарта неожиданно выступил майор — все моцартовские симфонии напоминали ему дорогой ковер с однообразным орнаментом. Были среди выдвинутых произведений то не слишком часто исполняемые, то отнюдь не выдающиеся, то чересчур камерные, то громоздкие и трудные для исполнения — оговорок и отговорок нашлось более чем достаточно.
— Есть одно произведение, которое может заменить и меня, и коллегу, — пошептавшись со Свадебным, сказал Траурный, — Исполнение его уместно и при том, и при другом ритуале. Не делайте вид, что не знаете, — это Девятая симфония Бетховена для оркестра, четырех солистов и хора. Ре минор.
— Попадание абсолютное, — после сосредоточенного раздумья сказал Ткаллер, — Правда, она сложна для исполнения. Нужен большой оркестр, великолепный хор. Но сейчас в городе много замечательных артистов — они как раз и смогут себя показать. Вот только нужно оставить Девятую для второго отделения. В первом нужно что-то менее монументальное и не слишком сложное.
