— Не знаю, — растерялся Ткаллер.
— А я знаю. Знаю, — кивал Матвей, — Уйти в религию, ремесло, в любую деятельность. Или в кутеж и лицедейство. Иначе замучишь себя сомнениями: что есть ты, зачем на земле, что есть добро и зло? Сотни вопросов, а ответов нет ни хрена. Ни у кого!.. Так будем украшать переплет?
Ткаллер слегка даже опешил.
— Странно, — ответил он, — что вы так истолковали мою озабоченность. Дали установку и на ближайшее время, и на всю дальнейшую жизнь. А ведь я вам ничего по существу и не сказал. И пожалуй… нет необходимости вам все говорить. Вы — мастер своего дела. Поэтому не надо никаких украшений. Все должно быть скромно и строго. Поторопитесь, времени немного.
Директор направился к двери. Он уже был в коридоре, когда Матвей его окликнул:
— Господин Ткаллер! Извиняюсь, какие ноты в черный, а какие — в красный?
— В цвет красного вина! Бордо! Патриоту Москвы весь белый свет хочется разодеть в красный.
Ткаллер вернулся, разъяснил еще раз.
— Напоминаю, никаких излишеств, — Ткаллер снова вышел в коридор.
Когда директор вновь появился в своем кабинете, на ратуше пробило час ночи. Ткаллер снова попытался отодвинуть тяжелую портьеру, но она была закреплена наглухо. Он опять вспомнил, что изолирован до утра от всего живого мира. И ему, действительно, теперь, как никогда, хотелось побыть одному. Даже если бы и была возможность с кем-то связаться по телефону или встретиться, Ткаллер отказался бы. Сейчас он хотел, чтобы ему никто не мешал. Условия были просто идеальные. Времени для раздумий было столько, сколько переплетчик будет делать свою работу. При свете настольной лампы директор оглядел свой кабинет. В дальнем правом углу слегка поблескивала зловещая, как теперь казалось Ткаллеру, машина «Кондзё». Ничто не напоминало о недавней фантастической работе. Ткаллер даже подумал, а не привиделось ли ему все? Он поднялся, подошел к столу. Действительно, оркестровые партии для симфонического оркестра лежали в стопках. Значит, было. Все было, значит, всё реальность и теперь нужно принимать решение. А выход наверняка должен быть. Ведь ничего особо неприятного не случилось…
И все-таки Ткаллер чувствовал в душе смутную тревогу. Предчувствие было нехорошее.
Жизнь Александра
А ведь когда-то у Ткаллера была прекрасная пора. Жил он мальчишкой на окраине этого городка, купался в речке, ел сочные крупные абрикосы и ловил с сестрой на теплых камнях ящериц.
Когда Александр подрос, его отдали в общую школу, а также в музыкальный класс, где он начал учиться игре на гобое. Ему нравилось играть на гобое. Даже простая гамма звучала, как нежнейшая пастораль. Занимался он подолгу и с удовольствием. Окончив классы, Александр уехал в столицу и поступил в консерваторию. В годы учения Ткаллер играл партию второго, а затем и первого гобоя в симфоническом оркестре. Гобой Ткаллера отличался мягким, приятным звуком, мастерством фразировки и особенно, что очень важно, чистотой тона. Александру нравилось ощущать себя частицей большого слаженного коллектива, нравились кропотливые, долгие репетиции, обсуждения, перекуры в коридорах и, конечно же, концерты. Торжественность их, тишина перед первыми звуками и то, что именно он, первый гобой, дает оркестру настройку — ля первой октавы. Ему интересно было наблюдать со сцены лица слушателей, как они меняются или не меняются. В долгих паузах Ткаллер размышлял, что заставляет в ненастный вечер собираться сто музыкантов — на сцене и тысячу зрителей — в зале. И так на протяжении нескольких столетий. Что за явление? Что за магическая форма человеческих отношений — музыка? И почему музыка прошлого собирает больше поклонников, чем музыка, рожденная сегодня?
Но вот как-то во время одной из гастрольных поездок Александр простудился, начался бронхит, который затем перешел в хроническое воспаление гортани. Ткаллер лечился, но как только наступали сырость или холод, горло предательски подводило. Играть на духовом инструменте в профессиональном оркестре стало невозможно. С работой гобоиста пришлось расстаться. Это был, пожалуй, по-настоящему первый удар судьбы. Как жить? Чем заниматься? Ткаллер бродил по улицам, не зная, куда себя деть. Ему неинтересно стало жить, и это его пугало. Жизнь ведь — это не только гобой и оркестр. Это он понимал, но он понял и другое — как для него это было много. Без музыки Ткаллер уже не представлял своей жизни.
По натуре он был мягок, добр и общителен. Кроме того, зачастую точно прогнозировал, будут ли иметь успех те или иные пьесы или солисты; на какой публике стоит играть программу, на какой нет. Этот талант был оценен, и ему предложили стать администратором оркестра.
Спустя время Ткаллер освоился с новой должностью, разобрался в новом ремесле, и дела оркестра шли успешно. Ткаллеру удавалось приглашать известных и даже знаменитых солистов, дирижеров. Оркестр гастролировал, порой делал удачные записи, с ним сотрудничали композиторы.
Но с середины восьмидесятых годов дела оркестра пошли хуже. Постепенно стал угасать интерес публики к симфонической и вообще серьезной музыке. В городах закрывались оперные театры, расформировывались симфонические оркестры. Наступала новая музыкальная эпоха — грохота, ломаных ритмов, синтезаторов и диссонансов. Симфонические музыканты оставались без работы. Пришлось переквалифицироваться — кто шел служить в контору, кто шофером такси, кто в галантерейный магазин или лавку мясника.
Когда распустили большой оркестр, Ткаллер начал разъезжать с небольшим струнным оркестром виртуозов, который исполнял лишь произведения популярных старых итальянцев: Вивальди, Тартини, Торелли. Затем он работал с ансамблем, который играл классическую музыку в современных ритмах и джазовой обработке. Затем — с дуэтом пианистов-импровизаторов. Затем к исполнению камерной музыки стали подключать электронику. Публика требовала лишь новинку и сенсацию, на привычное и знакомое раскошеливаться не хотела. Ткаллер изобретал, организовывал новые коллективы, раскручивал рекламу… И вдруг в один ясный апрельский день ему все осточертело. Хватит, сказал он себе. Несколько месяцев он ничего не делал, даже на концерты не ходил. Наступила полоса созерцания и раздумий.
Чтобы не сидеть все время дома, он завел себе собаку, подолгу выгуливал ее, а вечерами играл ей на гобое концерты Гайдна.
Как-то, гуляя с собакой, он познакомился с женщиной по имени Клара Петерс. Побродили по парку. Поговорили о погоде, о собаках, еще о каких-то пустяках. Вскоре совместные прогулки стали регулярными, а беседы более откровенными. Клара полгода тому назад развелась со своим мужем и тоже чувствовала себя одинокой в этом большом мире. Правда, она охотно иронизировала по поводу своего первого замужества. Вообще, она на окружающий мир умела (в отличие от Ткаллера) смотреть с насмешкой и даже легким презрением, чем развлекала Александра, уводила от тяжелых мыслей о бесцельности жизни. Вскоре они стали жить вместе, нужно было зарабатывать на жизнь. Александр решил вернуться к работе импресарио, но работы в столице не нашлось. Тогда Ткаллер с Кларой решили навестить город, близ которого прошло его детство, побродить по знакомым местам, навестить знакомых и родственников, обдумать дальнейшую жизнь.
