– Лес, красота, грибы-ягоды непуганые, рано утром пойдем собирать, в банки крутить, в бочки солить.
– Ой, — взвыла Владка, — вот этого я не люблю! Вам бы дай волю — вы листья с деревьев закрутили бы в банки!
– Так это ж детям, Владка…
– Люба! — В дверях возник майор Сережа, Любин муж. — Не разлагай мне личный состав! Они уже не дети, они — солдаты.
– Для кого солдаты, а для кого и дети, — вздохнула Люба.
Расставаясь с ними поздно ночью, как будто что-то вспомнив, Владка опять с усилием сорвала с ожерелья монету и, глядя вопросительно, протянула ее своим новым знакомым.
– Что это? — вежливо поинтересовалась Люба и потянулась посмотреть.
– Это мне, — быстро перехватил монету Сергей и спрятал ее в нагрудный карман. И как ни в чем не бывало, игриво приобнял жену и гостью: — Ну что, девчонки, завтра за грибами пойдем?
Все трое были взволнованы, каждый по-своему.
Спокойной была только Выжла. Она лежала у порога и ждала поры. Откуда-то неподалеку слышно было фырканье и легкое нервное ржание коня Катуны. Катуна тоже не спал.
* * *
Опять Владка крепко уснула, как будто была совсем здорова и беспечна, как будто впереди ее еще ожидало много-много радостных открытий, всяких тайн и чудес, как будто она была совсем молода и не разучилась искренне удивляться.
То ли снилось, то ли слышалось, что Василина поет ей знакомую уже, не раз петую, колыбельную:
Брами вiдімкнули
лілю-лілю-лі
оченятка стули
лілю-лілю-лі
всі вже сплят
засни, Олэнка, й ти.
Як зароб’ю двіста злотих
то збудую тобі дім
будеш спати як царівна
на пелюстках в домі тім
добраніч, доню, спім…
А в садочку твому буде
повно яблунів і груш
будем тебе колисати
в ароматах білих руж
добраніч
очка змруж.
Як зароб’ю двіста злотих
буде в нас великий баль
буде музика і танці
і забава буде…
цить… цить… цииииить
моя Олэнка спить.
Под утро неожиданно пришел Назарко. Он не капризничал и не плакал. Мальчик сначала зябко обхватил свои плечики крест-накрест руками, постоял, возя ножками, потом засмеялся и сперва разжал влажную горячую ладошку, растопырив пальчики, а потом опять сжал в кулачок, где покоилась римская монетка с Владкиного дукача. Ласково сквозь смех проворковал:
– Прыходь рано…
– Куды? — удивилась Владка.
– Там, дэ каминня, дэ прыслон… — помахал Назарчик ладошкой.
Назарчик звал на скалу, к обрыву.
– А чы прыйдеш?
– Прыйду… — прошептала Владка и проснулась.
* * *
Рано утром несколько свободных от службы офицеров и солдат ушли в лес собирать грибы. Люба не дождалась, пока Владка соберется, и побежала догонять других, чтобы не заблудиться. Проводив лениво группу грибников, Выжла вернулась к домику, вошла к Владке в комнату, пихнув двери лапой, и улеглась, вздохнув и с тихим скулом позевывая, около Владкиных вещей. Через секунду к домику, бухая сапогами, прибежал солдатик.
– Велено проводить вас. Одной здесь ходить нельзя, — стесняясь и краснея, доложил он.
– Спасибо, дружок, я сама, — улыбнулась Владка.
Выжла рявкнула и ревниво проворчала, как будто процедила сквозь зубы:
– Дружок…
– Ну вы тогда собаку с собой берите. Она службу знает. Выжла, охранять!
Опять огрызнулась собака.
– Но далеко не ходите, потому что у нас бывает… — ему хотелось казаться бывалым и поговорить подольше с этой красивой молодой женщиной, но овчарка нервничала, обнажала клыки, подымала верхнюю губу и настороженно водила за ним глазами. Владка собрала волосы под старинную гребенку на затылке, накинула куртку, нагрузилась этюдником и, медленно наслаждаясь покоем и осенним пейзажем, побрела к лесу.
Женщина и собака уходили от заставы все дальше и дальше. Молчала женщина. Молчала собака. Шли, часто поглядывая друг на друга. И если бы кто-то за ними наблюдал — а я думаю, что все же кто-то конкретный за ними наблюдал, — то он наверняка бы предположил, что эти двое не молчат, каждая по себе, а оживленно разговаривают.
– Э… Ты… — Владка негромко крикнула вслед побежавшей вперед собаке.
– Я — нет служить, — оглянулась овчарка. — Я — ждать. А потом провожать.
– Кого провожать? Куда?
– Назар? Маленький человек? Ребенок?
– Ночью приходил, да. — Владка даже остановилась, вспомнив то ли сон, то ли видение.
– Он — провожать. Я — провожать. Таранда — провожать.
– Какой Таранда? Куда провожать?
– Назначено. Проводник. — Выжла остановилась. — Смотри. Там. Высоко. Тот. Лежать.
– Кто?
– Тот. Любить. Искать. Сила.
– Искать силу? А сила, она — где?
– Лес, вода, камни, огонь. И мы. И тот. И там. Там, когда любить. — Выжла подошла к Владке близко и ткнулась мокрым носом в протянутую ладонь. — Когда ждать. Долго. Сильно. Когда делать хорошее…
Владка наклонилась и погладила жесткую холку собаки.
– Кому? Выжла? Кому делать хорошее? Кого ты любишь?
– Катуна. Конь. Я делать хорошее Катуна. Катуна делать хорошее Выжла. Все. Мир. Жизнь. Делать хорошее.
– А люди, города?
– А город — пусто. Земля, вода и делать хорошо — главное. Силы нет, когда один. Один нельзя… — Выжла отбежала и оглянулась, как будто звала посмотреть: — Вот — муравейник.
– Вижу…
– Видеть. Знать. — Выжла, остановилась, покрутилась на месте. — Рисуй. Я — ходить, нюхать.
Владка поставила этюдник и, кроша уголь, стала набрасывать скалу. Огромная, мрачная и абсолютно голая скала нависала над пропастью, черной и бездонной. Вершина как будто была разглажена гигантским утюгом. Или чьим-то огромным телом… Воздух ежеминутно менял свой цвет, тревожно переговаривались птицы, шуршали кроны сосен, слышны были вздохи и всхлипы, как будто вдалеке горько и безутешно рыдала женщина. Где-то смеялся ребенок, играя с собакой. Легонько всхрапнул и заржал невидимый конь. Ветер распоряжался в своем лесу: разбросал ее листки с зарисовками, сорвал гребень с затылка, рассыпав волосы по лицу. Воздух стал тугим, перед глазами поплыли яркие цветные пятна. Ветер все кружил вокруг нее — и вдруг, будто натолкнувшись на преграду, зашелся вихрем перед скалой и с гулом ушел в пропасть. В лицо полетели сухие листья. Замолкли испуганно птицы, и, точно как в огромном гулком зале, заговорили вместе сотни радостных голосов, словно кого-то приветствуя. Из последних сил она прикрыла глаза руками, но оттуда, из странного туманного шума, голос Василины позвал:
