Когда мне надоедало лежать и когда никого не было дома, я садилась к фортепьяно, играла новомодные песенки, которые запрещала мне подбирать моя учительница музыки. А потом просто смотрела в окно. Напротив жила еще одна моя подружка, Люда Попова, нежная, прозрачная, но, как ни странно, очень спортивная девочка. Она тоже часто болела, и мы переговаривались из окна в окно знаками, телефонов у нас тогда не было.
* * *
Люда Попова после окончания школы поступила в институт в красивом городе Каменец-Подольске, центр которого украшала уникальная старинная крепость. Люда нормально училась, и ее, такую подвижную, легкую, тут же стали звать в волейбольную команду института. И как-то во время тренировки по волейболу она вдруг присела от боли в животе. Она даже не зашла в общежитие, чтобы переодеться, а сразу поехала автобусом домой, к маме с папой. Она еле выдержала этот двухчасовый переезд. Еще долго шла с автостанции домой. На второй этаж в свою квартиру она уже не смогла подняться. Ее мама выбежала в магазин и случайно на ступеньках у входа обнаружила Люду, почти без сознания от боли. Через полгода Люда умерла от почечной недостаточности.
Вот странно, Люда в последний месяц своей жизни лежала в двухместной палате нашей больницы. А в соседней такой же маленькой комнатке на двоих умирал Юра Назарко. Люде Поповой еще не было восемнадцати. Юре Назарко еще не было девятнадцати. У Юры была неизлечимая, самая страшная болезнь. И началась она с банального ушиба колена. На тренировке опять же по волейболу. Эти дети не были знакомы и не знали друг о друге. Но в ночь, когда Юра умер, Люда увидела сон. Она рассказала маме наутро, что ей приснился жених, красивый, в новеньком с иголочки костюме. Он пришел к ней в палату, такой нарядный, с букетом цветов, и весело позвал Люду за собой, умолял, просил: пойдем, Людочка, со мной. Упрекал: ну что ты лежишь, вставай… И такой он был милый, добрый, такой явно влюбленный, с сияющими от счастья глазами… Люда ему сказала, что спросит у мамы разрешения и пойдет. Наутро она рассказывала маме, что влюбилась в этого мальчика. Что он очень хороший. Только имени его я не знаю, сказала Люда. Она умерла спустя неделю. Мой папа посадил на ее могиле елочку. Эта елка сейчас такая высокая, такая пышная. Поздней осенью с нее падают шишки. Вокруг того места полно шишек. И полно белок.
* * *
Самая близкая подруга Люды Поповой, тоже Люда по фамилии Мартынова, выйдя замуж за моего шурина, стала моей близкой родственницей. И мы с Людой Мартыновой и сейчас часто вспоминаем Люду Попову.
Она вообще очень хорошая, эта Люда Мартынова. Они, эти двое, Мартынова и Попова, ходили по городу симпатичные, неразлейвода, волейболистки, тонконогие, тощие, забавные. Одна Люда белокожая, с пшеничными волосами. Вторая — смуглая, с роскошной шевелюрой цвета воронова крыла. Я, догоняя их, кричала вслед: «Люууууды!» — и «люды» на улице, то есть люди по-украински, пугались и не понимали, чего это девочка несется, и надрывается, и зовет людей, и кто ее обидел, и что делать, и как помочь. А я догоняла Люду и Люду, и мы беззаботно топали вместе. И я, шагая между ними, двумя Людами, всегда задумывала желание. Для себя и для них, для Люд. Для себя — пятерку по физике и чтобы контрольную по биологии отменили, Людке Мартыновой — чтобы мама ей купила ткань на голубое платье, а Людке Поповой — чтобы ей подарили джинсы. Мы шли мимо старого парка имени Пушкина, мимо кинотеатра. Мы задерживались у Дворца бракосочетаний поглазеть на невест… И каждая из нас думала: вот я буду ого какая невеста, когда вырасту, лучше всех, красивей всех!
Мы с Людой Мартыновой печалились, что Люда Попова ушла в другой мир, ничего не узнавшая и не познавшая. И влюбиться даже не успела, и ничего не успела. Как так случилось, как так произошло? И однажды мы стали перечислять, что важного должно было в ее жизни случиться, обязательно случиться, отчего несправедливость ее ухода казалась нам еще более очевидной. Любовь. Ребенок. Рассвет у моря. Ощущение весны, когда ты беременная. Это удивительное, очень яркое состояние. Когда женщина беременная, она все чувствует в два раза сильнее, впечатления ярче. И весеннее небо, и яркая нежная зелень, и почки сирени, и запах мокрой земли. И потом много еще чего у Люды Поповой не случилось. Путешествия. Подарки на Новый год и Рождество. И летняя томная жара, когда преломляется перед глазами и плавится воздух, а в наших с Людой старых тихих домах, построенных на века еще австрийцами, гладкие дощатые полы и дремотная успокоительная прохлада. И еще — самолеты. Люда Попова ведь никогда не летала самолетом. Это неведомое и удивительное. Тяжеленный болид разбегается и взлетает. Мало того, летит. Держится в воздухе.
Летать самолетом — прекрасное ощущение, я считаю, несмотря на то что я ужасно боюсь летать и весь полет практически сама, одна-единственная во всем салоне, держу самолет в воздухе за ручки своего кресла, одна! — по доброй воле и безвозмездно. А остальные спят, едят, выпивают. И никто не знает, как я в это время тружусь ради нашего общего благополучия. Моя бы воля, я бы стояла за спиной у летчика и давала указания: «Вперед смотри! Не отвлекайся! Снизь скорость! Не оглядывайся! Не разговаривай! Какой тебе кофе?! За штурвал держись».
Когда мы ездили в машине, особенно на дальние расстояния, и я вот так же начинала руководить, мой муж замолкал, ехал сначала молча, только скрипел зубами, потом не выдерживал, выезжал на обочину, останавливал машину, обходил ее, открывал дверь с моей стороны и говорил:
— Выходи, женщина! Иди, садись за руль! Веди машину! Если ты такая грамотная. А я рядом посижу, покомандую!
Но я не об этом. Вот самолет, когда он прорезает облака и вдруг появляется солнце, а внизу остается унылая грязная пена. А рядом с тобой яркое летнее синее небо. Вот это Люда Попова обязательно должна была увидеть. Но не увидела.
Когда я пришла к ней, к Люде Поповой, в гости впервые, нам было, наверное, лет по шесть, она завела меня в дальнюю комнату, захламленную, не жилую. Они только въехали в ту квартиру и не разобрали рухлядь, оставшуюся от предыдущих хозяев. Люда завела меня в ту комнату и сказала: сейчас я тебе покажу что-то… И откуда-то, долго шурша коричневой грубой упаковочной бумагой, вдруг достала чудную, очень тяжелую темно-синюю коробку. Мы смахнули с нее пыль и открыли. Это был старый патефон. Люда поставила на диск толстую маслянистую черную пластинку, накрутила на патефоне сбоку ручку, потом бережно опустила на пластинку иглу — раздался сухой шорох, томительный долгий проигрыш, такой красивый и… Как же мне хотелось тогда, чтобы эта музыка звучала и звучала:
Когда утро рассыпает золото,
Когда ветер напевает молодо,
Как хорошо вдвоем с тобою там,
Где ждет нас море синее,
широкий простор.
Когда вечер затушует линии,
Когда тени затанцуют синие,
Как хорошо вдвоем с тобою там,
Где небо видит линии черных гор.
Мне легко с тобой, подруга родная моя.
Мне легко, и жизни радуюсь я тогда,
Как мальчик.
Когда вечер затушует линии,
Когда тени затанцуют синие,
