И тогда переполнилась моя чаша терпения, и я заявила: «Или я, или эти Грызли с их голыми хвостами!» И вышла на улицу с зонтиком. Потому что шел дождь. Так я и стояла немым укором перед нашими окнами. А из окна на меня со слезами на глазах смотрел мой сын, нежно прижимая к сердцу крысиную парочку. Потом он, конечно, спустился ко мне во двор и признался, что не может выбрать, кто ему дороже — я или крысы. Ведь я без него еще смогу протянуть — хоть в тоске и печали, но просуществовать смогу, — а вот крысы точно погибнут. Ведь он за них в ответе. А крысы в это время нежно теребили своими розовыми, абсолютно человечьими ручками воротник Даниной рубашки, с укором на меня поглядывая хитрыми, бесстыжими глазками.
Крысы оказались обаятельные и умные. Только вот дома у нас каждый день была невероятная суета: Чак очень не любил мистера и миссис Грызли; кошка, наоборот, их любила и заодно любила наших попугаев, причем любовь эта носила чисто гастрономический характер. Крысы, в свою очередь, норовили съесть все, начиная с обоев на стенах и Даниного пластилина и заканчивая яркими хвостами попугаев. Попугаи же обожали прогуливаться по полу, кланяясь и вальсируя, чем провоцировали охотничьи инстинкты и кошки, и собаки, и семейства Грызли. А в целях самообороны наши птицы больно щипались и клевались. Иногда могли попасть и в глаз. И когда нам нужно было уйти из дому, мы сначала отлавливали и рассовывали всю эту братию по разным комнатам, углам и клеткам, чтоб они друг на друга не охотились и не ели что ни попадя.
Так Грызли у нас и жили долго и счастливо. А умерли, между прочим, в один день. Потому что переели. Не надо было у попугаев корм воровать и заедать редкими цветами из вазонов, как будто их не кормили!
Да, можно вспомнить тут и о хомячихе с травмированной психикой — в одной семье воем пылесоса ее довели. А к нам принесли потому, что у нас место тихое, а у хомячихи невроз. И мы при ней говорили шепотом. При громких звуках она начинала пищать и бегать туда-сюда как заведенная. И кусаться больно.
А о тех, кто просто приходил к дому, чтобы мы их покормили, я не говорю. Собаки, коты, красавица ящерица, два ежика. А совсем недавно щенок у нас поселился, подобранный дочерью. Породы щенок-из-под-куста, крохотный и лизучий. Назвали его Молодежь.
Ну вот. И немудрено, что позвонил нам в августе знакомый. Говорит: возьмите кота на воспитание. Хороший, ладный кот. Укомплектованный: шерстка блестящая, хвост опять же и лапы. Четыре штуки. Есть урчальник. Встроенный. И два букета усов. Форматный такой кот, практически тигр. Живет на озере. Поезжайте познакомьтесь, а то зиму он там не переживет.
Дети взвыли:
— Ма-а-амочка! Не переживе-о-о-от!
Конечно, мы поехали на это озеро. Только подъехали — огромный черный кот с громким мявом и воем бросился нам навстречу. Как будто устал ждать — и вот наконец дождался. Он лихо вскарабкался по моим джинсам и свитеру прямо на плечо и замурлыкал. Шерстка у кота оказалась чистой, промытой, блестящей — потом мы поняли почему. Когда кот доверился нам полностью, он продемонстрировал свой главный аттракцион: разогнался, завис на мгновенье над водой, с шумом плюхнулся в озеро и поплыл, высокомерно задрав к небу мушкетерские усы. Поплавал, пошлепал лапами по воде, подцепил рыбку, приволок ее к берегу и аккуратно уложил у моих ног: получите! Положил и сел рядом, прищурив зеленые глаза и не переставая урчать. Послушав наши удивленные и восхищенные возгласы, прыгнул в воду опять, поплавал медленно, изящно, плавно раздвигая воду лапами, явно получая наслаждение. Вылез на берег и присел на ярко-зеленой траве, тщательно отряхивая каждую лапку по очереди и вылизываясь. Потом картинно пригладил усы, прогнулся тугим блестящим тельцем и опять радостно замурлыкал, щурясь на заходящее солнце.
Кот предлагал дружить. Мы ему очень понравились, и он из кожи вон лез, чтобы понравиться нам. Но что-то в нем, в этом коте, было не так — слишком легко он нас переигрывал. Вроде и морда у него такая добрая, не свирепая совсем, и намерения самые безобидные — ластился, мурлыкал, рыбой угостил, — но смотрел он на нас несколько свысока и с легким презрением.
Собственно, выбора у нас не было. Кот все решил за нас. Он спокойно забрался в машину, улегся привольно и, тщательно умывшись, терпеливо переждал наши бесполезные препирания с детьми.
Вот так мы и повезли его домой.
— Давайте назовем его каким-нибудь гордым армянским именем, — предложил сын Даня.
— Каким? — подхватила дочь Лина.
Заметьте, никто из странной нашей семьи не спросил: почему армянским, а не именем какой-нибудь другой гордой нации? Нет.
— Каким же? — Лина, нетерпеливо.
— Давайте назовем его Гамлетом.
Кот встрепенулся и перелез к Дане на колени.
Гамлет так Гамлет. Теперь у кота было гордое армянское имя.
— Надо будет познакомить его с правилами нашей семьи, — важно заметил папа из-за руля.
Еще бы! Конечно, познакомим. У нас ведь в семье одно правило — никаких правил. Главное — не обижать ближнего своего и делиться всякой радостью.
Как бы не так! Дома любезность кота как будто водой смыло. Оказалось, что смысл жизни его и наш (то есть детей, собаки Чака, попугаев, щенка Молодежи, паука Еремея — короче, всей нашей семьи) не совпали. Мы все жили потому, что жизнь — игра и праздник. Гамлет жил для того, чтобы есть, спать и копить. Если он не ел, то спал, а если не ел и не спал — значит, занимался накопительством. Время от времени наши с ним пути в доме пересекались — то в прихожей, то на кухне. Кот, не обращая на меня никакого внимания, по обыкновению озабоченно и деловито, как громадный лохматый муравей, волок что-то в зубах и прятал к себе в корзину под матрасик, на котором спал: кость, стянутую из миски Чака, мячик Молодежи, старую соску-пустышку. Даня клялся, что однажды видел, как кот тащил к себе в угол ершик для мытья посуды и мои тунисские браслеты ручной работы, таинственно исчезнувшие из шкатулки.
С одной стороны, это было даже удобно. Теперь все пропажи в доме (у нас всегда что-нибудь терялось — ключи, носки, зажигалки, карандаши) можно было свалить на кота. А с другой стороны, мы опасались, что кот научит плохому остальных членов семьи. Заглянуть под матрасик не было никакой возможности — Гамлет отчаянно защищал наворованное добро. В наказание за любопытство мы все ходили с оцарапанными руками, а собаки — со шрамами на носах. А кот бродил по дому, как сторож по территории кондитерской фабрики, по-хозяйски поглядывая, где что плохо лежит, чтоб стянуть это — и положить, чтоб лежало хорошо.
Спал он тяжело, как смертельно уставший пожилой комбайнер в разгар страды. Вздыхал. Стонал. Бормотал свои кошачьи непристойности. Рычал. Ворочался. А иногда и хихикал.
Была у Гамлета страсть, о которой надо сказать особо: лежать на телевизоре. Там уж он включал свой урчальник во всю мощь. В остальное же время ходил с неприступным угрюмым видом. Ласкаться не лез, считал это лишним. И еще что нас потрясало в нем больше всего — он хмыкал. Вот развалится на телевизоре, бьет хвостом по экрану, прямо Брюсу Уиллису по голове, и водит за тобой глазами, подперев голову лапой, наблюдает исподтишка, прищурившись. А потом встречается с тобой взглядом — и как хмыкнет скептически — хмык! — покачивая головой. Мы все замираем в испуге, а он голову отвернет: мол, а что я — я ничего!..
