Брат-Близнец Аркадий — талантливейший импровизатор. Он может все. А то, чего не может, — все равно может. Судите сами: инспектора ГИБДД отдают ему честь, даже когда он идет пешком. А если уже и едет, то останавливают только по двум причинам. Первая: хотят угостить тем, что есть у них в кармане, — чаще всего это карамельки. Или хотят посмотреть гитару, которую Аркадий всегда возит на заднем сиденье в чехле. Так и говорят, когда останавливают: «Инспектор ГИБДД сержант Сидоренко. Дозвольте на гитарку подывытыся…»
А поскольку Близнецы — люди великодушные (ну и что ж, что Аркадий — декабрьский?), конечно, он достает гитару из чехла и дает инспектору. Иногда под настроение может песню ему спеть. Или романс. «В полях, под снегом и дождем, мой милый друг, мой нежный друг, тебя укрыл бы я плащом от зимних вьюг, от зимних вьюг…» Инспекторам ведь несладко стоять на дороге. И потом, жаль их: они ведь не Близнецы.
Сережа — еще один брат. Сердечных дел мастер. Нет, он не Дон Жуан. Не Казанова. Нет. Сережа — врач-кардиолог. Но люди идут к нему по любому поводу: с зубной болью, с животом, с похмельным синдромом или с печалями душевными. Однажды ему принесли огромного яркого попугая Арчибальда, заносчивого, как завсегдатай английского закрытого мужского клуба. Арчибальд наглотался ярких цветных скрепок и забил себе зоб. Сережа — решительный и энергичный, с интонациями молодого Пирогова — воскликнул: «Оперировать! И немедленно!»
Кстати, Близнецы невероятно изобретательны. Сережа накормил попугая булкой, смоченной в водке. Арчибальд бесконтрольно вырубился, повесив свою яркую головушку и раскрыв клюв. Но когда Сергей, уже выщипав перышки, разрезав, почистив ему зоб от скрепок, собирался зашивать, — попугай открыл один глаз и хрипло произнес: «Дурак ты!» — и снова уснул. Ни до операции, ни после попугай больше не говорил.
Близнецы — народ несколько злопамятный. И Сергей зашил синюю грудку попугая темными шелковыми нитками так, что теперь Арчибальд с черными горизонтальными полосками на синей голой груди потерял свой аристократизм и стал похож на пьяного матроса.
Да, кстати, Сережа — Близнец февральский.
Моему младшему Близнецу Вадимке три годика. Его, маленького и трогательного, приводят ко мне учить английский язык.
— Кто ты сегодня, Вадимка? — играем мы с моим маленьким братиком-Близнецом в нашу игру. — Ты мальчик или птичка?
Вадимка стеснительно поводит огромными серыми глазками и тихонько шепчет:
— Я — цветочек…
Как и все Близнецы, Вадимка очень любит природу, лошадей и свободу. Вчера он сочинил стишок: «Я скакаю по полям, по полям. Я скакаю на коням, на коням!» Талантливый, как и все Близнецы, несмотря на то, что родился в апреле.
С сестрами Наташкой и Соней мы — тройняшки, хотя они обе опоздали с рождением. Одна — летняя. Вторая вообще явилась в свет осенью. Мы понимаем друг друга молча. Без слов. Мы собираемся и по-хорошему молчим. А потому что Близнецы — народ умный, спокойный, мечтательный и лиричный. Близнецы — они такие, что обнять и плакать растроганно… Наташка носит часы на шее, как раньше аристократки носили бархотку. У ее часов длинный ремешок. Это страшно раздражает людей других знаков Зодиака. Они спрашивают — мол, Наталья Викторовна, который час. А Наташка достает из кармашка маленькое зеркальце, подносит к часам на шее и говорит: «Без пяти пять». Она вообще очень любит это время. И Соня любит. Мы все трое любим время без пяти пять. Очень обнадеживающее время. Как весна.
Близнецы, как известно, преданны и верны. Таков мой брат Близнец Чак. У него мечтательные маслиновые глаза, огромная умная голова, мокрый любопытный нос и кокетливый пушистый рыжий хвост. И когда он кладет мне голову на колени и, попирая все законы природы, говорит: «Мх-а-ма», — я понимаю, что мы, Близнецы, — такой знак, который может найти общий язык со всеми. Хотя Чак и родился в ноябре.
Недавно брела по улице, уставшая и подавленная. На углу вдруг заиграл трубач. Он так играл, этот старый полуслепой трубач в тяжелых очках и в изумительно потертых джинсах… Он так играл! Я, конечно, бросила денег в футляр у его ног.
— Спасибо, красотка! — весело поблагодарил он и опять заиграл.
«Точно, Близнец!» — подумала я. Хотя наверняка и не родился в мае… Но Близнец. Очевидно, Близнец.
Когда трубач отбой сыграет
Женик должен был приехать в июне. Из Америки. На пару дней, из Киева, куда он прилетает по делам. Женик стал в Америке большим человеком — проповедником в какой-то конфессии. Никто не верил. Наш косноязычный троечник Женик, который по-английски знал только «Stand up and go out!», убеждает теперь множество англоязычного народу в преимуществе праведной жизни во спасение души.
Мы все — его старые друзья и одноклассники — стали готовиться. Сделали ремонты в квартирах и парадных. Вымыли окна и заставили соседей. Чтоб было не стыдно за прожитые без Женика годы. Мишка Постельник совершил вообще невероятную вещь. Поскольку Женик должен был остановиться у меня, Мишка пригнал на мою улицу асфальтоукладчик и четверых почти трезвых рабочих из доротдела. И они уложили на нашей улице новый асфальт.
В воскресенье, в день приезда Женика, в четыре утра мы все отправились в аэропорт. Рейс задерживали по причине тумана. Но мы ждали. Мы даже не стали выпивать. Хотя у нас с собой было. Не стали. Наверное, из суеверия. Хотя мысль такая приходила в голову каждому и назойливо вертелась. Но высказать ее вслух никто не посмел. Перебивая друг друга, мы вспоминали события из нашей общей с Женькой жизни. Как весел он был, рассеян и беспечен, обаятелен и щедр.
Счастливы мы были в то утро. И чувствовали себя молодыми, потому что в кои веки собрались все вместе встречать нашего друга, нашего старого друга Женьку Титаренко. Из Америки.
Мы трезво дождались самолета, и наконец Женик вышел, полысевший, раздобревший, величественный. Но мы сразу его узнали! Женька! Женька!
Его кислое недовольное лицо красноречиво свидетельствовало, что это не лучший день в его жизни. Вяло отвечая на наши объятия, Женик ворчал, какой отвратительный аэропорт в Киеве. А в Черновцах еще хуже. Какая мерзкая погода здесь у нас. «У вас», — сказал он. Какая противная стюардесса была в самолете. И что летчик управлял самолетом, как будто вчера окончил авиационный институт и летал до этого дня только на тренажерах. И что все мы постарели. И плохо выглядим. И у Мишки, судя по мешкам под глазами, явно почки. И что Аркашка много курит, а Юрик — мент поганый и таким остался. А мне надо бы сбросить килограммов пять. И что Лариска уже седая. И всю дорогу Женик говорил, как ему хорошо там и как ему сейчас плохо здесь. «И называйте меня не Женик, а Джеймс. Я так привык».
Мы подумали: ничего, он сейчас отдохнет, расслабится, выпьет, и мы получим нашего старого Женьку, душу компании, хохмача и балагура. Ничего. Подъезжая к дому, Женик снисходительно похвалил дорогу, организованную Мишкой, и поощрительно сфотографировал нас всех на фоне отремонтированного дома.
Ну, вы знаете, как мы можем принять. Как мама учила. Что уже мы метали на стол — так мой дедушка-гурман радовался, наверное, на небесах. Женик, то бишь Джеймс, вышел к столу из ванной еще мрачнее, чем был. Он поругал слишком жесткую воду и сообщил, что пользуется он мылом и шампунем только фирмы «Клиник». И ничем больше. А у меня в ванной «Клиник» он не нашел.
