На дворе стояло лето восемьдесят второго. Документы были уже поданы. С работы их уже уволили. Манюня прислонилась спиной к стене и закрыла ладошками лицо.
— Слушай, — вдруг загорелся всегда нерешительный Фима, закинув голову и разглядывая здание, — вон открытое окно. Я подсажу тебя, ты подтянешься и заглянешь. А вдруг там его, Пушкина, кабинет! А я тебя внизу подержу за ноги.
Так и сделали. Фима кряхтел внизу, поддерживая жену. Манюня кое-как вскарабкалась на узкий цоколь, уцепилась за проржавевшую жесть подоконника и заглянула в распахнутое окно. Посреди комнаты стояла обыкновенная двуспальная кровать. На одной половине кто-то спал, уютно свернувшись под простыней. На второй — легкое одеяло было отброшено, поверх него лежала газета и очки.
— Это квартира… — прошептала Манюня мужу вниз.
— А?! Поднять повыше? — не расслышал Фима и чуть подпихнул Манюню вверх так, что она очутилась в окне по пояс.
— Это квартира! — запаниковала Манюня. — Отпускай! Отпускай! — отчаянно зашипела она, царапая ногтями подоконник, чтоб не грохнуться спиной назад.
— Я не могу выше! — сварливо возмущался Фима, перехватывая ноги жены под коленями. — Имей совесть! У меня же радикулит!
— Пусти-и-и! — тихо скулила Манюня. — Пусти, пожалуйста! — шепотом умоляла она.
— Стой, где стоишь! Пушкинистка! — ворчал Фима, ухватив жену за щиколотки.
Манюня с ужасом думала, что вот она, уже не очень молодая женщина, фармацевт, мать двоих детей, дочь таких приличных родителей, внучка замдиректора базы галантерейных товаров, племянница раввина Черновицкой синагоги, висит тут, в Ленинграде, на чужом подоконнике! Торчит тут боком в раме окна, как портрет Лопухиной, и сейчас ее заберут в милицию…
Где-то посигналила машина. Голуби шумно метнулись с парапета набережной на крыши домов. Манюня не удержалась, и Фима, забыв про радикулит, еле успел ее поймать.
— Там… там… — захлебывалась Манюня, — люди там живут!
— В музее?! — удивился Фима и находчиво предположил: — Может, потомки?
Манюня согнулась пополам и, хватаясь руками за живот, засмеялась. Она смеялась и смеялась. Долго. Пока не начала плакать. А потом плакала, плакала и плакала…
…Ночью в поезде Манюне приснился Пушкин. Он шел ей навстречу по набережной, в крылатке, раскинув руки; он шел и кричал:
— Прощай! Прощай, душа моя!
Прощай, душа моя, Манюня!..
Посадил дед репку…
Все мы родом из «Репки». Кто не участвовал в постановке «Репки» в первом-втором классе средней школы? Есть такие? Бросьте! Киньте в меня! Не верю. Если не участвовали, значит, мечтали.
Как хорошо я помню «Репку» моего детства! В назначенный предновогодний день в зале на утреннике собирались мыши, кошки и собаки, бабки в платках, внучки с косами и в зеленых сарафанах, дедки с бородами из мочалки и желтые пузатые репки, которых держали в углах до выступления, чтоб их не помяли. И ведь новогодние утренники в этот день были не только в нашей школе…
И вот мне представилось… Если, допустим, спустя двадцать-тридцать лет собрать участников «Репок», как собираются выпускники школ. И по категориям: например, в ресторане «Глобус» собираются дедки и бабки, в кафе «Бинго» — внучки, в банкетном зале столовой стадиона «Колос» — Жучки, в комплексе отдыха «Северная звезда» — кошки, а в отеле «Хилтон» — мыши… Не надо вопросов! Все и так ясно. Репки собираются в казино. Ну или в Куршавеле. Почему так? Вы кто? Токарь вы? Ага, все понятно. Вы в «Репке» играли Жучку. Как догадалась? Теория есть одна. Смотрите.
Вот, скажем, из репок, когда они вырастают большие-пребольшие, получаются депутаты и профсоюзные работники. Проверено.
Однажды пришла к одной такой. Сидит за своим столом репка. Основательно сидит, много лет. Вросла уже. Какую-то проблему у нее пыталась решить. Куда! Тянешь-потянешь, а вытянуть… Тут нужно не только бабку, дедку и всю домашнюю скотину звать. Тут надо тяжелую артиллерию — тридцать три богатыря, триста спартанцев… А лучше Али-Бабу и сорок разбойников. Умаялась я рядом с этой репой, ну ничем ее не проймешь. Тогда решила протестировать. Для наглядности. Спрашиваю: а который час? А она: мол, это пожалуйста, который час — это всегда пожалуйста, сейчас будет вам точное время, до секунд… И включает компьютер. А он что-то никак загрузиться не может. Тогда репка секретаршу позвала. Секретарша — какого-то юношу. Юноша Эдика кликнул. Эдик — какую-то Аленку. Аленка стала своему сыну домой звонить — он хорошо в компьютерах разбирается… Наконец вытянули репку — включили компьютер. Она обращает взор в нижний уголок монитора и важно объявляет: «Три часа двадцать минут». И выключает компьютер. Все. А мы все вокруг нее как дураки стоим…
Я ей: «Георгина Михайловна, ничего не хочу уже, ничего, только скажите, а вы в «Репке» кого играли? Ну, когда в школе учились в первом классе? Кого? Не Репку ли?» Она: «Ну да!»
А я так и знала! Ну конечно, слов учить не надо, сиди себе, жди, когда всех позовут и тебя вытянут. Из репок такие и выходят.
Да. Из дедок и бабок хорошие люди получаются, надежные, справедливые. Кто деда играл, тот хороший семьянин. Идеальный семьянин. Сорочка вышитая. На баяне играет. Подсолнухи вдоль забора растут. Дедка — это когда-то председатель колхоза-миллионера. Или даже начальник узловой железнодорожной станции, директор клуба, президент… да нет, банка какого-нибудь. Фабрики небольшие дедки открывают, заводики, фермы… Молодцы они, дедки.
А девочки-бабки — они обычно склонные к полноте, поэтому добрые и хлопотливые. Эти становятся хорошими поварихами, медсестрами — хоть к ране прикладывай, такие… Библиотекари еще, уютные, спокойные… Люблю людей этих, которые из бабок.
Внучки — учительницы начальных классов с обиженными личиками, хорошенькие секретарши некрупных руководителей, бывает, актрисы, которые в сериалах играют. Обычно обманутых девушек из провинции. Которые приезжают в большой город и вдруг память теряют. И невинность. Это внучки, да.
Из Жучек — работяги, просто работяги, где бы ни трудились. Токари высококлассные, строители, землеробы, спортсмены… Футболисты из Жучек о-го-го какие получаются. Но Жучки — они без особой харизмы. Без харизмы. Инициативы у Жучек, выдумки, фантазии и еще чего-то там маловато. Ему сказали — он сделал, поднял, накосил, перенес, ударил, забил, выстрелил. Не сказали — сидит, ждет, когда кошка придет, подскажет.
Кошки… Загадочные… Кошки — всякие, разные. Кошки — они сами по себе. Но настоящие женщины. Где бы и кем — женщина она, женщина. Ну вы понимаете, да. Есть гламурррррные, есть даже умненькие, а дурррочки, так они вообще самые прррелестные. Даже есть талантливые. Дикторы телевидения. Журналистки с сигаретками. Риелторы…
Дальше. Мышки… Вот это вот отдельная статья. Ох эти мышки! Эти всюду пролезут и свое оторвут или отгрызут. При этом хвостиком махнут, все покатится в никуда, все побьют и за собой пустыню оставят. Из мышей получаются маленькие уверенные дамочки. С крепкими ногами. Мышь, которая уверена, что если бы не она, мышь, то фиг нам этот овощ выдернуть, а потом и кушать его, этот сомнительный национальный деликатес. И она, мышь, еще научит и дедку, и бабку, и внучку, и собаку с кошкой, и весь свой народ, как правильно продукты питания из земли выдергивать, потому что никто не умеет, никто не знает, как правильно. Все неправильно, все несправедливо! Одна она, мышь, наше все! При этом ей наша пресная терпкая репка и даром не нужна… Она сыру поест. В Швейцарии. Ей бы только хвостиком помахать. Хвостиком. И чтоб все-все видели. Вот это мышки. В рюшках и бусах…
