И пошли мы гулять дальше, правда, муж мой как-то приуныл и уже не радовался так беспечно, а меня за руку держал и ворчал, что платьице надо было надеть подлиннее и с рукавами и не шляпку, а платок… И мы стали ссориться, и я, как всегда, процитировала свою маму. Муж, про мою маму вспомнив, на всякий случай сдержался и спросил, что мне купить на вещевом рынке. Я ответила, что, конечно, паранджу! Но лучше не надо!.. Потому что я в моем сарафанчике и моей шляпочке и в юности моей двадцатилетней дорогу назад к порту все-таки перейду. А он на этот раз — вряд ли. А значит, и на теплоход опоздает, и останется в своем легендарном Батуми навсегда!
Ой, куда мои глаза смотрели! В лихую годину я эти слова произнесла… Но об этом ниже.
А пока мы пошли в дельфинарий. Туда тоже надо было дорогу переходить. (Переходи мэдленно!.. Переходи мэдленно!..) В дельфинарии мой муж, повторюсь, студент пятого курса, экономист по образованию, поэт, романтик, дуэлянт, был облит водой с ног до головы лихим юным дельфином за то, что вместе с маленькими детьми нетерпеливо топтался у борта бассейна, чтобы потрогать дельфина, а не сел, как все взрослые люди, на лавочку для зрителей. В этот раз я уже не смеялась, потому что чувствовала себя неуютно: за моей спиной сидела целая группа немцев, они хлопали в ладоши и радовались дельфиньим трюкам, одобрительно покрикивая: «Я-а! Я-а! Га-га-га! Я-а!» Все ждала, когда они закричат: «Хенде хох!» Так и просидели: я — настороженная, муж — мокрый.
Потом пошли в ресторан у моря. В меню был шашлык. Верней, написано было все, но в наличии был только шашлык. Это ж был самый расцвет советского курортного бизнеса, да такого, что даже грузинское гостеприимство меркло перед силой нашего туристического сервиса. Поэтому в центральном ресторане у моря был только он. Шашлык такой, шашлык сякой. А я его, шашлыка, не ем. И все. Почитала меню, чтоб как-то развлечься — я вообще читать люблю, — смотрю: какое-то блюдо интригующее… Спрашиваю официанта сонного, равнодушного, что это такое дорогущее — «Шашлык с выносом». А стоимость — как хороший праздничный ужин для прожорливой многодетной семьи! Официант лениво объяснил, что это такое шоу и что он готов его показать, только «плацице, да?». Шоу — понятное вам слово, да? — важно, не подымая век, переспросил официант. Я послушно кивнула. И напрасно. Говорила мне мама — не сори деньгами! Если бы знала, что оплаченное моим мужем шоу окажется тем же ленивым официантом с тем же непроницаемым лицом!.. Но все это было одето уже в пестрый национальный костюм (грузинский? аджарский?). И под стилизованно-грузинское треньканье такого же ленивого гитариста это вышло с подносом, на котором валялся шашлык, на цыпочках трижды обошло по кругу наш стол и шваркнуло поднос с мясом перед моим носом.
Что это было? — спросила бы моя мама. А ничего. Ничего не было! Шоу! «Шашлык с выносом»! Плацице, да?..
Совсем невеселые, мы вернулись на теплоход. Я повторяла мантры: «Говорила мне мама… Говорила мне мама…» Очень качало. В порт зашел еще один теплоход, «Собинов», но я уснула.
Проснулась от крика женщины, колотившей в дверь нашей каюты. Из того, что она орала, я поняла, что «Армения» уже в море и что мой муж остался. Я похолодела. Остался! Остался! В голове спросонья промелькнули балетные из Большого, Максим Шостакович, Ростропович с Галиной Вишневской и еще многие и многие, которые остались… На палубе все обсуждали «того самого мужика», который остался в Батуми. Мужиком называли моего мужа, тонкого, умного, талантливого, экономиста по образованию, поэта, романтика, дуэлянта. Я была в отчаянии!
Оказалось, на «Собинове» в Батуми зашли знакомые мужа. Эти знакомые схватили его за руку, провели на свой теплоход и посадили в салон слушать, как поет группа «Ялла». Мой муж, очарованный восточными подвывами «Яллы», опомнился и выскочил на пирс, когда «Армения» уже давала прощальный гудок, и боцман на страшные призывные крики с берега равнодушно кинул: «Шо я тебе, лодка канонерская — туда-сюда маневрировать?!» А я в это время мирно и доверчиво спала. Говорила мне мама: не спи на закате!
Муж мой, в шортах, без бумажника и документов, с подаренной друзьями бутылкой «Напареули», не стал обращаться к пассажирам в зале ожидания морского вокзала — мол, я сам не местный, отстал от теплохода, поможите, кто чем может… Нет. Он пошел сразу искать, на чем догонять «Армению». И нашел. Буксир «Радость». Капитан буксира дядя Ашот, чтоб он был всегда здоров, парил ноги. На просьбу немедленно догнать и перегнать, на клятвенные заверения отдать душу, заложить дом, отдаться в рабство дядя Ашот повел внушительным носом и сообщил, что без береговой охраны шагу не сделает. Мой экономист помчался в береговую охрану. Что он уж там говорил, как описывал свою спящую красавицу на «Армении», но давил на самое больное: если он сейчас не догонит теплоход, его молодую жену уведут! Уведут!
Вах!!! Мужская солидарность, согретая батумским солнцем и грузинским вином «Напареули», сделала свое дело. Пограничник проникся, включил радио, вызвал «Армению» и отдал команду: «Стоп, машина! Лечь в дрейф, спустить трап и ждать!» В этот момент мы все, кто находился на палубе, почувствовали, что теплоход остановился. И через десять минут на горизонте показался буксир «Радость». Мой муж, экономист по образованию, романтик, поэт и дуэлянт, стоял на носу гордо и независимо, как капитан Немо в фильме «Капитан Немо».
Потом я ему, конечно, долго пересказывала, что мне мама говорила. А мама мне за двадцать лет успела многое сказать. И мы долго не разговаривали. Минут двадцать.
Зато этот круиз, Образину, Батуми, дельфинов, дядю Ашота мы запомнили навсегда. И потом жили долго и счастливо…
Рассказ о моей бабушке
— И в этом ты идешь на Крылова? Значит, в этих джинсах ты идешь на итальянского скрипача Крылова и его жену Мормоне? И в этой кофточке?..
Я никогда не отвечаю вопросом на вопрос, когда разговариваю со своей бабушкой. Никогда не отвечаю «А что?» или «Почему нет?». Потому что моя бабушка, великий философ, может втянуть меня в такую могучую и витиеватую дискуссию, что все планы пойдут прахом. И поэтому на бабушкин вопрос я просто ответила «да».
— Вот мы одевались на концерты, — вспоминает бабушка, — это же было целое мероприятие. И платье, и туфли. И сумочка. И украшения. И духи «Быть может»…
Мы с Золей Чичельницкой соперничали нарядами, — продолжала она. — А с Чичельницкой очень тяжело было соперничать. Потому что ее Фима ей не отказывал ни в чем и никогда. Твой дедушка тоже, конечно, старался, но он ведь был простой тренер по гимнастике, а Золин Фима, во-первых, заведовал мебельным складом, а во-вторых, добивался своей Золи два года.
Фима как увидел однажды Золю — просто погиб. Стал ходить к ней во двор. Стоял под балконом и вздыхал. Потом, осмелев, начинал звать, задрав голову: «Зо-оля! Золя, выйди! О Золя, девочка моя, выйди на балкон!»
На втором часу этих воплей и стонов «Золя, Золя» Фима терял терпение и, не слушая увещеваний Золиных родителей и угроз Золиных соседей, переходил просто на визг. Он топал ногами и орал: «Зо-ляа!!! Золя, выйди! Кому сказал, Золя?! Золя, выйди на балко-о-он! Выйди, шоб тебе уже поотсыхали ручки и ножки!!!» Тогда Золя выходила, и Фимино сердце таяло: «Золя… Золечка… Раз ты уже вышла на балкон… — трепетал Фима, — раз ты уже таки вышла на балкон, может, ты заодно выйдешь за меня замуж, а?»
